Я почувствовал, как во мне просыпается ярость. Я полагал, что эта девчонка заслуживает уважения за то, что она отчаянно пытается выжить и остаться человеком! А она… Да она просто маленькая спесивая дрянь! Захотелось ухватить фрейлейн за шиворот, задрать ей подол, завалить на эту жуткую постель и выдрать ее. Но я не дожил бы до своих лет, если бы позволял ярости управлять собой. К тому же, ну, что греха таить, не знаю, как бы я поступил при виде девичьей попы. Взять силой женщину – не велик подвиг. А что потом? А вот потом мне бы точно пришлось жениться на фрейлейн Йорген, и никакие уловки бы не сработали.
– По поводу швали я абсолютно с вами согласен, – изрек я, пряча злость под гадкой ухмылкой. – Из упавших в грязь мало кто способен очиститься.
– Потому что грязь пачкает не только одежду и тело, но проникает в человеческие поры, – сквозь зубы продолжила девица пришедшую мне на ум цитату. Стало быть, рыцарь Йорген учил дочь философии? Занятно.
– Именно! – поддакнул я. – Слышал я как-то эту фразу от одного проповедника. Умный, собака, хоть и пьяница. Енотом его звали.
– Это говорил Енох Спидекур – величайший мудрец современности, – с придыханием сообщила девица. – Его можно поставить в ряд с Платоном, Аристотелем и Тертиниусом-младшим.
– Да? – недоверчиво протянул я. – А я-то думал – это мой приятель Енот сочинил. Он, как напьется, та-акие перлы выдавал!
– Приятель… – презрительно фыркнула девица, осматривая меня с головы до ног, словно бы видела в первый раз. – Сомневаюсь, что ваши приятели на трезвую голову способны сочинить хотя бы строчку.
А вот тут она попала в самую точку! Мой университетский приятель Енох Спидекур, прозванный Енотом за вытянутую рожицу и узкие глазки, все свои сочинения писал только в подпитии. Врать не стану, пьяным до поросячьего визга его никто не видел, а трезвым – тем более. Говорят, именно он считал шары на защите моей магистерской диссертации. Сам я не помню… Верно, белые у него двоились, а черные куда-то запропастились. Спидекура я не видел лет двадцать пять. После университета наши пути разошлись. Я подался в наемники, покрыв родовой герб позором, а он стал светилом науки.
– Господин Артаке, – вмешалась в мои воспоминания фрейлейн Кэйтрин. – Вы хотели со мной поговорить? Я вас внимательно слушаю.
– Не знаю, с чего бы начать, – честно признался я, усаживаясь подальше от фрейлейн.
– Верно, вы хотите обсудить сроки свадьбы? Мне кажется, с этим не стоит спешить. Мне нужно сшить свадебное платье. Опять же, – кивнула Кэйтрин на пуховые подушечки, – нужно принести в дом хоть какое-то приданое. Понимаю, что с вашими деньгами купить можно все, но есть еще и традиции. Обычно приданое запасают лет с десяти. Когда были живы мои родители, мое приданое занимало пять сундуков!
– Фрейлейн, вы мне сказали, что готовы выйти за меня замуж только ради усадьбы?
– Если у вас плохо со слухом, могу еще раз это повторить.
– Стало быть, если получите усадьбу, то я вам не нужен? – уточнил я.
– Что вы этим хотите сказать? – насторожилась Кэйтрин.
– Да ничего особенного, – пожал я плечами. Вытащив из сумки купчую, бросил ее на постель. – Вот, фрейлейн Йорген, ваша усадьба. Забирайте ее с домом, конюшней и всеми потрохами в придачу.
Фрейлейн Йорген недоверчиво взяла в руки бумаги. Полистала все три страницы – саму купчую, где оставались автографы фрау Йорген и ростовщика, реестр с описанием недвижимого имущества. Сглотнула…
– Господин Артаке, нужно сделать передаточную надпись. Надеюсь, вы умеете писать?
Я сделал обиженный вид:
– Фрейлейн Йорген, судите сами – на кой хрен мне писать? Все, что мне нужно было, – поставить крестик, когда выдавали жалованье.
– Ну, ничего, – отмахнулась фрейлейн. – Сама напишу.
Фрейлейн опустилась на колени. Я испугался – не передо мной ли, но оказалось, ей нужно было извлечь из-под кровати небольшой сундучок. Вытащив из тряпок и игрушек бурую склянку, девица глухо застонала. За столько лет чернила успели высохнуть.
Фрейлейн Кэйтрин кинулась к очагу. Вытащив комок сажи, помяла, поплевала в ладонь. Ткнула туда пальцем, мазнула по полу – проба пера! – потом по табурету.
– Вот и чернила! – торжествующе продемонстрировала фрейлейн черную полосу. – А перьев у нас много. Сейчас очиню.
– Не пойдет, – вздохнул я, досадуя, что сам не подумал о такой малости – запастись какой-нибудь склянкой чернил. – Высохнет, осыплется.
Конечно, девица мне не поверила. Пришлось ждать, пока полоска не высохнет, и провести по ней ладонью. Ладонь стала черной, табурет чистым. Насколько я помню, сажа для изготовления чернил не годится, иначе школяры и студиозы тратили бы деньги лишь на вино.
– А если кровью? – в отчаянии предложила фрейлейн. Закатав рукав, потребовала: – Дайте кинжал!
– Нет уж, любезная фрейлейн, – прикрыл я рукоятку. – Чужой кровью бумаги не подписывают, а свою я не дам. Да и глупо на купчую кровь тратить.
– И что делать? – растерялась Кэйтрин.
– Да ничего не делать, – буркнул я. – Бумаги я оставляю вам. Коль скоро они у вас – вы владелица земли и домов. Можете кинуть купчую в огонь, вставить в рамочку. Или, чтобы соблюсти все процедуры, завтра приедете в город, найдем чернила – все подпишу. Даже у стряпчего можно заверить.
Оставив документы обалдевшей от счастья фрейлейн, я, ужасно довольный разрешившейся ситуацией, поспешил уйти.
Вернувшись в Вундерберг, я думал, как бы мне отпраздновать свое избавление от хомута, но придумать ничего не сумел. Ограничился лишь походом к цирюльнику.
Как отыскать брадобрея, мне подсказали добрые люди. В этом городе не было привычных багровых тряпок, развевавшихся над цирюльней, а существовали особые вывески – красно-белые столбики.
Брадобрей был занят – выдирал очередному страдальцу коренной зуб, а за занавеской полулежал тучный бюргер, ожидавший очереди на отвертывание крови из вены.
Ждать мне не хотелось, и потому дошел до лавки, где торговали всякой всячиной, включая бритвенные принадлежности, где купил-таки то, что давно собирался приобрести, – небольшой медный тазик и острейшую бритву. В прежние времена эти «приспособления» мне были не нужны – зачем таскать лишнюю тяжесть, если есть кинжал? А тут – решился.
Я гордо поставил приобретение в номере и потратил целый час, чтобы придать голове привычный шарообразный вид, а не облик ежа со шрамами.
Утром следующего дня в мою дверь робко постучали – так стучит хозяин гостиницы. Странно. Мы с ним договаривались, что завтрак мне подают по моему сигналу, и никак иначе.
– Что у тебя? – поинтересовался я, зевая от всей души.
– Господин Артаке, к вам посетительница, – виновато сказал хозяин. – Сказала, по срочному делу.
– Так пусть заходит, – зевнул я еще раз.
