– А что с ней еще делать? Камзол хороший был, почти новый. Башмаки крепкие. Я за них два гроша выручил. – Ладно, ступай, – махнул я рукой.
– Вы только фрейлейн не говорите, – попросил Томас. – Не надо девочку расстраивать лишний раз.
– Не расскажу, – пообещал я. – Только расстраиваться ей все равно придется.
Эту полночь мы поджидали вчетвером. Я звал лишь Томаса – вдруг и поможет чем-нибудь внук ведуна, но Кэйтрин уперлась, словно ослица. Проще взять, чем переспорить.
Я бодрствовал за столом, Кэйтрин и Томас – на принесенной скамеечке. Четвертый участник – Шорш, свернулся клубочком на столе, под подсвечником. На кресло для посетителей никто не претендовал.
Я пытался читать вторую часть «Золотого слона», но, прочитав строчку, переводил взгляд на кресло, потом на кота. Обнаружив, что кресло пусто, а Шорш не подает признаков беспокойства, опять утыкался в книгу, к той же строчке. Так продолжалось до боя часов, объявивших полночь, но кресло осталось пустым.
– Спать идите!
Я вздрогнул – опять этот брауни! Сонные Томас и Кэйтрин смущенно заулыбались. Они, непривычные к бдениям, задремали. Шорш, как самый умный, продолжал спать.
– Не придет он, – сообщил брауни. – Вы бы еще всех пейзан сюда привели. Дело-то это для рыцарей, а не для девок со стариками. Ну-ка, дайте котика.
Брауни ловко ухватил сонного кота под брюшко, прижал к себе и куда-то исчез.
– Все время смотрю, но никак привыкнуть не могу, – хмыкнул я. – Ну ладно домовой, а куда кот-то делся?
– Так кот, господин Артаке, он сам вроде брауни, – глубокомысленно изрек Томас.
– Сволочь он, – буркнула Кэйтрин.
– Это точно, – согласился я, подавив зевок. – Мог бы сразу предупредить, а теперь жди до следующей ночи.
– Я не про брауни, про кота, – смутилась девушка.
– А кот-то здесь при чем? – удивился я.
– Так он, зараза, фрейлейн и старуху мою исцарапал, пока они его мыли да блох вычесывали, – хохотнул Томас. – И мне перепало.
– Эх вы, вояки, – вздохнул я. – Втроем на беззащитного котика…
– Ага, беззащитный… – вспылила Кэйтрин. – Мы к нему со всей душой, а он…
– А он царапался, будто его холостить собрались! – заржал старик.
– Томас! – воззрилась на него фрейлейн, и конюх умолк, пряча ухмылку.
Томас убрел, а мы с невестой, не пожелав друг другу спокойной ночи, разошлись по спальням.
Не знаю, сколько я спал, но проснулся от душераздирающего крика. Опомнился, когда выломал дверь в комнату Кэйтрин.
– Господин Артаке?!
М-да, хорош. В одном белье, да еще с мечом.
– Простите, фрейлейн, – вздохнул я. – Понимаю, что нарушил обещание, но вы так громко кричали. Что-то приснилось?
– Вы обещали, что не войдете в спальню супруги, – с легким презрением усмехнулась фрейлейн. – Но не обещали, что не вломитесь в спальню невесты. Что ж, этого следовало ожидать.
– Простите еще раз, – сухо ответил я, выходя из комнаты.
Дав себе страшную клятву, что в спальню Кэйтрин я не зайду, даже если доподлинно буду знать, что ее там убивают, попытался заснуть. Но тут… Дверь скрипнула, тихонько отворилась, и в комнату просочилась тоненькая фигура в белом. Призрак? Привидение? Ну как же вы мне надоели!
– Господин Артаке, – сказало привидение голосом Кэйтрин. – Простите меня, пожалуйста… Я просто глупая дура. Мне страшно…
Надо бы было накричать, указать девице на дверь, но мне, не спавшему уже вторую ночь, было не до воспитательной работы. Я отодвинулся, откинул одеяло и буркнул:
– Забирайтесь.
Шлепая босыми ногами по полу, девушка забралась в постель, натянула одеяло и затихла. Но была она такая замерзшая, что я не выдержал, обнял, подгреб поближе к себе и… заснул.
Я проснулся от того, что затекла рука. Хотел поменять позу и обомлел. Кэйтрин так и лежала, спиной ко мне, а моя рука покоилась между ее маленькими грудями. Начал потихонечку убирать руку, но фрейлейн вцепилась в нее, как кошка в мышку. Потихоньку повернул девушку к себе, обнял. Кэйтрин, прижимаясь к моей груди, всхлипнула:
– Простите меня, господин Артаке. Я, наверное, развратная женщина?
Вместо ответа, я погладил ее по голове и поинтересовался:
– Приснилось что-то?
– Не помню, – приподнялась на локте Кэйтрин. – Помню только, что было очень страшно. Захотелось кричать.
– Вы и кричали, – вздохнул я, улыбнувшись потолку.
– Вот-вот… А проснулась оттого, что вы выломали дверь. От страха наговорила глупостей. А потом испугалась еще больше и побежала. Простите, я сейчас же уйду…
Кэйтрин начала вылезать из постели, но, когда я попытался, вернее, сделал вид, что пытаюсь ее удержать, она тоже сделала вид, что подчиняется грубой силе.
– Лежите, милая фрейлейн. Какой смысл убегать, если вы спали рядом со мной всю ночь?
– Мне было так хорошо, так спокойно. Я мечтала всю свою жизнь, чтобы меня просто прижали к груди. И мне больше ничего не надо…
– В вашей семье было не принято ласкать детей?
– Матушка говорила, что жизнь – это жестокая штука и надо быть к этому готовым.
В нашей семье тоже было не принято баловать детей. Я не помню, чтобы в детстве моя мать хотя бы раз поцеловала меня. А про отца даже и подумать бы не смог.
– Расскажите о себе, – попросил я, поглаживая фрейлейн по голове.
– Мой отец был строгим, да и мать нас не баловала. Хотя разве это строгость? Родители никогда не повышали голос, ни я, ни мой брат ни разу не получали розог. Мы жили просто. Я носила простые льняные одежды. Первое шелковое платье мне сшили в шестнадцать лет. И ели как крестьяне – каша, хлеб, вареная репа. Иногда мясо. Рыбу у нас ловят редко. Раз в год, на Рождество, привозят живых карпов. В этот день матушка сама готовила рыбу, а Курдула и Томас отдыхали. У вас в семье был обычай готовить на Рождество карпа?
Я не мог вспомнить – был в нашей семье такой обычай или нет. Даже если и был, все равно не вспомню. На рождественские обеды семья получала приглашение ко двору.
– На Рождество к столу всегда подавали жареного карпа, – прикрыла глаза Кэйтрин. – Когда съешь, а нужно съесть все, следовало взять одну чешуйку и хранить ее целый год, до нового Рождества, потому что она приносит счастье. Помню, я потеряла свою чешуйку, и мы с братом искали ее по всему дому. Я плакала, не могла найти. И тут пришла матушка и дала мне чешуйку. Сказала – мол, отыскалась на лестнице. Я была счастлива. А теперь я думаю, это была ее чешуйка… По воскресеньям к столу полагалось по два яйца. Я как-то спросила: а почему яйца мы едим лишь по воскресным дням? Матушка засмеялась, а отец ответил: «А как бы иначе мы знали, что сегодня воскресенье?»
