Теперь он уже не казался призраком. Совершенно живой, из плоти и крови. Взгляд глубокий и пронизывающий, перед которым все мое умение, полученное в годы учения и службы, казалось не более чем потугами маленького пажа, попытавшегося сразиться на дуэли с опытным бретером.
Я смотрел в глаза человека, забыв, что он умер задолго до моего рождения. Смотрел, как смотрят на разверзнутую под ногами бездну. Стоя на краю обрыва, испытываешь одновременно и страх, и дикий восторг. Хочется взять и прыгнуть…
Вглядываясь в чужие глаза, я понял, что мне ничего не нужно. Мне не нужна ни слава, ни деньги. Мне не нужен ни дом, ни любимая женщина. Все, что мне на самом-то деле нужно, – это стать одним из стражников каравана. Стать одним из них – что может быть прекраснее? Они шли всю свою жизнь, идут и теперь, после смерти! Это лучшие воины в мире – и великая честь стать одним из них. Я должен встать с ними в один строй! Нужно убить всех, кто попробует помешать. Но нужен меч… Где он?
Когда ладонь сжала рукоять меча, меня словно бы облили холодной водой. Я увидел не лучшее в мире воинство и даже не призраков. Мертвецы, способные носить доспехи, передвигаться и говорить. Даже те шестеро, которых я собственноручно закапывал, не выглядели трупами – им бы уже положено разбухать и течь, а они как живые…
Невольно я начал вытягивать меч из ножен, делая шаг вперед. Взмахнув клинком крест-накрест, сделал второй шаг. Купец, только что смотревший на меня пренебрежительно, как смотрит господин на никчемного раба, переменился в лице и медленно попятился назад, а ратники, до сих пор словно и не видевшие меня, принялись плавно подтягиваться к хозяину, закрывая его мертвыми телами.
Мертвецов было много, они сжимали в руках не призрачное, а самое настоящее оружие, но страшно мне не было. Мой меч – это не кусок стали, вышедший из-под молота кузнеца, отполированный до зеркального блеска, заточенный до остроты бритвы, а кое-что еще. Что-то такое в клинке, что заставляло меня понимать, что сейчас я сильнее всех воинов, которым давно положено истлеть в могилах.
Мои спутники спали, не замечая происходящего, зато рядом со мной оказались другие союзники – Гневко, которому было все равно, с кем подраться – хоть с живым врагом, хоть с мертвым, а чуть подальше замер кот, прижавший уши и глухо, словно утробно рычащий. Ободрившись, что я не один, сделал следующий шаг, намереваясь вступить в бой со всеми сразу, но весь обоз вместе с ратниками пропал, словно его и не было.
Живые люди продолжали спать как ни в чем не бывало – громко храпел Томас, лежавший на спине, ему не уступал Зарко, и даже молодая лекарка, заразившаяся от старшего поколения, тихонько похрапывала.
Убирая оружие в ножны, показывая жеребцу, что опасность миновала, я подумал, что спутники, в отличие от меня, поступили мудро. И мне, дураку, если уж не спалось, нужно было просто покрепче зажмурить глаза и сделать вид, что вокруг ничего не происходит.
Утром не удержался, чтобы не рассказать о новой встрече с призрачным обозом. Как оказалось, Томас тоже слышал про этот обоз, но, в отличие от цыгана, имевшего смутные представления, за что были наказаны купец и его люди, сказал очень уверенно:
– Хозяин обоза видел, как родители ребенка убили, но не спас. За это его и прокляли.
– Ребенка убили? – всполошился цыган. – Как так можно – своего ребенка убить?
Зарко расстроился не на шутку. Ребенок – свой ли, чужой ли – для цыган священное существо. До семи лет ему позволялось делать все, что угодно, и даже бить за проказы ребенка было нельзя! Я ни разу в жизни не видел цыганских детей-сирот, хотя взрослые погибали довольно часто. После смерти родителей сироту возьмет к себе близкий родственник, нет близкого – возьмет дальний. Нет родственников – возьмут соседи или случайные знакомые. А встретится цыганам любой ребенок, оставшийся без родителей, – они его тоже возьмут и вырастят, как своего. Я бы не удивился, если бы узнал, что Папуша, так не похожая на своего деда, не родная внучка, а приемная. Правда, не понимаю, как безумная любовь к детям может сочетаться с рубцами на спине девушки, но кто я такой, чтобы судить других?
– Страшное это дело – ребенка убить, – покачал головой Зарко. – А тот, кто смотрел, как его убивают, – тот еще хуже. Верно, за такой грех и проклял Господь лес и всех тех, кто убивал и смотрел.
– Курдула говорит – если муку не просеивать, жучок заведется. – Посмотрев на наши недоуменные лица, Томас пояснил: – Это я к тому, что если лес проклят, то нечисть тут и заводится. Хорошо, что вы меч достали, не зря фрейлейн Кэйтрин старалась.
– А при чем здесь Кэйтрин? – удивился я.
Томас посмотрел на меня слегка снисходительно.
– Вы-то в ту ночь спать изволили, а мы с Курдулой к походу готовились. Старуха сухари сушила, а я арбалетные болты готовил для всякой нечисти – цельный грош извел! А фрейлейн Кэйтрин к патеру пошла, ваш меч освящать. Патер-то сердился вначале, идти не хотел, – мол, утра дождитесь, как все добрые люди, но куда там. Вы же нашу фрейлейн знаете – переупрямить ее до сих пор никому не удавалось. Пришлось святому отцу службу служить и освящение проводить.
– Вона… – протянул я.
Теперь понятно, почему призраки шарахались от моего меча. И еще… Вслух об этом говорить не стал, но мысленно улыбнулся, припомнив намокший подол и испачканные туфли Кэйт. Вот она куда ходила! Приеду – попку надеру, чтобы по ночам не гуляла. Если рука поднимется. Все-таки до храма идти не близко, да еще ночью! А если бы что-то случилось? Нет, надеру!
– Господин Артаке, вы что решили? – подал вдруг голос Томас. – Я слышал, что вы меня в усадьбу хотите отправить?
– Хочу, – подтвердил я. – А что с тобой делать, с раненым? Либо в усадьбу возвращаться, либо здесь оставлять.
– В усадьбу не поеду, – твердо сказал старик. – Как я фрейлейн Кэйтрин в глаза посмотрю? Вместе поехали, вместе обратно вернемся.
– Правильно старый говорит – вместе идти надо, – поддержал Томаса цыган, хотя конюх говорил немного о другом. – Ты, баро Артаке, человек умный и воин умелый, но один в Черном лесу пропадешь. Лучше мы еще день-другой здесь побудем, подождем, пока старый на ноги встанет, а потом все вместе пойдем. А Папуша пусть домой возвращается.
– День-другой? – усмехнулся я. – А две недели не хочешь?
Раны у старика не тяжелые, но крови он потерял много. Хорошо, если сможет встать через неделю, а уж когда сумеет ходить, тем более по лесу, – известно одному Господу.
– Я могу старого гаджо за два дня на ноги поставить, – твердо сказала лекарка. – А понадобится, так за один день.
– Вот видишь, баро, а ты со мной споришь, – победно вскинул голову Зарко. – Внучка у меня умная. Сказала, поставит на ноги, – значит, поставит.
– А я разве спорю? – пожал я плечами. – Поставить-то она его поставит, а что потом?
– В лес вместе с нами пойдет, – сказал Зарко, но уже без прежней уверенности.
Поставить на ноги – не значит вылечить. У цыган всегда есть в запасе какие-нибудь хитрости, пригодные хоть для коней, хоть для людей. Я не сомневался, что у девчонки есть в запасе хитрые травки, способные поставить старого конюха на ноги даже за день-два. И встанет он, и в лес пойдет с нами, но выйдет ли из него? А если выйдет, чем обернется для старика быстрое лечение? Матушку-природу не стоит обманывать. Я бы еще согласился, если бы у нас на хвосте висела погоня, тогда можно и рисковать, а так?
