У старого цыгана оказалась заботливая внучка. Она даже напоила Зарко настоем из трав, отчего цыган быстро заснул. Я же, привычно осмотрев все вокруг, убедившись, что кони пасутся, приготовился спать.
Может, сегодня бы мне и удалось заснуть, но начал посматривать на молодую цыганку, а в голову полезли грешные мысли. Ну, мысли из головы не выкинешь, но сам я твердо решил, что ни в коем случае не начну ухаживать за девицей, чтобы не обижать ее деда. А еще я прекрасно понимал, что мне бы ничего не светило. Уж слишком строги обычаи у ромалов, а я не молодой красавец, ради которого девушка на выданье рискнет пойти против вековых традиций.
Цыганка пришла сама. Я даже не заметил, как ловко она выскользнула из-за спящего Зарко и подлегла ко мне, опалив жарким дыханием:
– Хочешь меня?
Я что-то промекал в ответ, пытаясь образумить девицу, но она не унималась.
– Знаю, что хочешь! – уверенно сказала Папуша, снимая с себя тонкую блузку, отчего я сглотнул слюну. – Видела, как ты на мою спину смотрел!
– Деда не боишься? – усмехнулся я, пытаясь остановить руку девушки, уже блуждающую по моему голому животу. – Проснется, кнутом выдерет…
– Не проснется! – уверенно сказала Папуша. – Я его травой напоила, до утра проспит как младенец.
Цыганка уже освободилась от юбки, а дальше я уже плохо соображал – или не соображал вовсе, что делаю, или что она со мной вытворяет…
Когда я был выжат, как старый лимон, Папуша расхохоталась и, ухватив меня за руку, потащила вниз, к ручью.
Вода в ручье и днем была обжигающе холодной, а ночью казалась ледяной. Я заставил себя войти в воду по колено и один раз окунулся с головой, после чего опрометью выскочил на берег, едва сдержавшись, чтобы не заорать. Попрыгал, пытаясь согреться. Папуша плескалась, не обращая внимания на холод.
– Потри спину! – потребовала цыганка, захватывая пригоршню донного ила и передавая мне.
Я начал тереть, опасаясь потревожить старые шрамы, но – чудо, их там не было. Смывая ил водой, задержал руку, пытаясь-таки нащупать рубцы, но кожа была нежной и шелковой, как и положено быть коже молодой девушки. Не удержавшись, я хмыкнул.
– Что ты там ищешь? – заглядывая через плечо, поинтересовалась Папуша.
– Да так, показалось…
– Нет там ничего, – усмехнулась русоволосая цыганка. – Я эти шрамы каждый раз наношу, когда мы с дедом с новыми людьми знакомимся. Ничего хитрого – беру корень одуванчика, волчьи ягоды и мажу. Издалека, если не присматриваться, похоже на рубцы.
– А зачем? – не понял я.
– Надо же деду показать, какой он строгий! – засмеялась цыганка. – А он меня в жизни пальцем не тронул, не то что кнутом. Даже если бьет – кнут до спины не достанет, он умеет.
– Ну Зарко, ну артист! – расхохотался я. – А я ведь тебя жалел – думал, вот старый зверюга, внучку калечит! Собирался кнут изрубить.
– Э, гаджо, не знаешь ты моего деда! – усмехнулась Папуша. – Пойдем на песочек, он теплый.
Цыганка пошла вперед, а я уныло поплелся следом, переживая, что после прошлых ласк и холодной воды я уже ни на что не годен. Но как же я ошибался!
Потом я просто лежал на теплом песке, тупо смотрел в предрассветное небо и думал, что мне теперь очень долго не захочется иметь дело с женщинами. А заодно пришло и чувство вины. Было стыдно перед Кэйт, которой я изменил, и жутко неудобно перед цыганкой. Хотя я у нее был не первым, но все-таки…
– Папуша, – погладил я девушку по руке. – Я ведь не смогу на тебе жениться. Но если нужно – дам тебе денег на приданое.
– Ой, не могу! – расхохоталась Папуша так громко, что ей откликнулась какая-то лесная птица. – Жениться он не может! А кто сказал, что я замуж бы за тебя пошла?
– Ну как же, у вас же строго… – не понял я. – Во время свадьбы положено гостям простыню показать, мол, честная была невеста.
– Ага, – подхватила Папуша. – А коли пятна нет, невесте волосы обстригут, из табора выгонят, а отца в телегу запрягут.
– А разве не так? – удивился я.
– Э, гаджо, глупости не говори, – скривила цыганка губы. – Если бы так оно было, половина бы девок без кос ходила. Коли понадобится – от меня столько крови будет, что простыню не отстираешь. Набираешь кровь в рыбий пузырь – вот и все.
– Хитро, – с уважением покивал я головой. – В таборе законы суровые, но и уловок много.
– Какой табор? – грустно усмехнулась Папуша. – Все ромалы давно по домам сидят. Кто кузницу имеет, кто мастерскую ювелирную, а кто табуны лошадей. От табора почти никого не осталось – старухи, которые на этом свете зажились, старик безногий да мы с дедом. Из конокрадов лишь Зарко остался, один он по-новому жить не хочет. Дети у него давным-давно выросли, постоялый двор недалеко от столицы держат. Любят старика, уважают, но боятся, как бы он на них беды не накликал. Ждут, когда деда поймают и повесят. Конечно, деньги, что старый приносит, берут и не брезгуют, и лошадей продавать помогают. И спрятать его спрячут, властям не выдадут, но все равно не настоящие они ромалы. И не осталось больше настоящих цыган в Силингии.
– А ты?
– А что я? – усмехнулась девушка. – Меня дед подобрал, когда мне пять лет было. Родители умерли, дядька с женой их дом заняли, а меня в конуру собачью определили – не выгонять же на улицу. Зарко увидел, спросил – не продадите ли девку? Купил меня за пять медяков. Тогда у нас еще большой табор был, настоящий. Одних кибиток не меньше сорока!
– А где сейчас дядька с теткой? – мрачно поинтересовался я, решив, что как только вернусь – поотрываю головы таким родственничкам. Ну, или самих их в будку определю.
– Ты не мстить ли собрался? – засмеялась цыганка. – Не нужно им мстить. Бог их за меня накажет, а людям не нужно влезать. Да и лет уже много прошло с тех пор. Сколько – не помню, помню лишь, что мы с Зарко сюда приехали, когда у рыцаря Йоргена дочь родилась – невеста твоя. А сын его, которого мы ищем, – вздохнула цыганка, – мне ровесник.
Я прикинул, что Кэйтрин сейчас не то девятнадцать, не то двадцать лет – точно не знал, а спрашивать неудобно. Получается, Папуше лет двадцать пять, а то и больше.
– А мне Зарко сказал, что внучка у него – девка на выданье.
– Так я у него уже лет десять на выданье, – грустно сказала Папуша. – Кто меня замуж-то возьмет? Для ромалов я гаджо, для гаджо – цыганка. Если бы приданое хорошее – взяли бы, не посмотрели. Зарко мне уже десять лет на приданое копит, но у него деньги промеж пальцев уходят. То пропьет, то в кости проиграет. Да и детям родным помогать нужно.
Я пожалел, что у нас за двоеженство могут повесить. Взял бы себе в жены обеих – и Кэйтрин и Папушу. А что такого? Но, представив воочию – как это будет выглядеть, если я и на самом деле стану мужем двух стервочек, – вздрогнул. Не тот у меня уже возраст, ой не тот! И помоложе был бы – все равно не надо! Пожалуй, правильно, что можно иметь только одну жену. А с Папушей что-нибудь можно придумать. Если дать девке хорошее приданое – а уж я постараюсь! – женихи в очередь выстроятся, а мы с Зарко еще и выбирать будем – кто подойдет на роль мужа для нашей красавицы.
