– У меня до тебя один лишь мужчина был, – призналась Папуша. – Пять лет прошло. Любила я его, сильно любила. Да что там, я и сейчас люблю.
– Подожди-ка, а тот мужчина, он не Александр Йорген?
– Он самый, – потупив глаза, сказала цыганка.
– А знаешь, он тебя тоже любил. Куколкой звал, – улыбнулся я.
– Меня так и зовут. Папуша – это Куколка по-цыгански. Любили мы с ним друг друга, сбежать хотели. Но когда отец Александра попал в плен, надо было его выручать – куда там бежать? Ну, а дальше сам знаешь.
– А не ты ли Зарко уговорила сюда ехать? – поинтересовался я.
– Поначалу, когда дед от солдат убегал, – сам так решил, мне не сказал. Ну, а потом, когда лошадей пригнал, к Кур дуле съездил, а обратно с котом приехал – все мне и рассказал.
– Ты его заставила в Шварцвальд вернуться?
– Я и заставила, – кивнула Папуша. – Он поупирался немножко, да куда ж он денется?
– Стало быть, не гнева брауни он испугался, а внучку переспорить не смог, – заключил я, усмехнувшись, что цыган меня опять обманул.
– Что ему брауни? У нас своих домов нет, домовых не боимся, – подтвердила мои выводы Папуша.
– Эх, старый врун! – вздохнул я.
– Такой есть. Никогда не знаешь, когда правду говорит, когда врет.
– Он только в одном не врет – тебя любит.
– Любит, – согласилась Папуша. – Так ведь и я его люблю, дурака старого. Кому он еще нужен, кроме меня?
Кому еще может понадобиться старый лгун, за голову которого объявлена награда, я тоже не знал. Мне точно не нужен.
– Как мы со всем с этим жить-то будем? – вдруг сказала Папуша, вспомнив о бурной ночи. – Я же своему любимому изменила…
Мне начали надоедать чужие угрызения совести, потому что грызла собственная совесть.
– Давай-ка мы с тобой так решим, – предложил я. – Сегодня у нас тобой ничего не было, а если и было – не мы в этом виноваты, а лес. Сама сказала – вокруг этот растет, как его?
– Страстоцвет, – глухо сказала Папуша. – Это цветок такой. Если понюхать – у мужчин и у женщин желание появляется. Но он маленький должен быть, а тут…
– А тут вымахал… Видишь, какая пакость случилась. С другой стороны, – задумался я, – может, оно и к лучшему? Представь себе – легли бы мы спать, спим, а эта тварюга вылезла из ручья и сюда приползла.
При воспоминаниях о жабе Папушу передернуло.
– Чего мы деду-то скажем, когда он дохлую жабу увидит?
– А то и скажем – ты ночью купаться пошла, жаба напала, а я спасать прибежал, – пожал я плечами. – Так ведь оно и было. Вроде мы ему не соврем, просто всей правды не скажем.
– Ты только не говори деду, что голой меня видел, – попросила Папуша. – Не стоит его расстраивать. Он меня до сих пор девственницей считает.
– Не буду, – клятвенно заверил я. – Ты же могла к ручью одетой пойти? Могла. В воду зашла, а тут на тебя и напали. А теперь иди-ка ты спать.
Ночь сошла на нет, а солнечный диск вылез в зазор между деревьями, прогоняя ночные страхи и страсти. Я зевнул, обдумывая – стоит ли спать, если спать осталось совсем немного? Решив, что просто минуточку полежу с закрытыми глазами, заснул.
Что мне снилось, точно уже и не помню, но во сне меня преследовал чей-то взгляд, похожий на взгляд хозяина каравана, – тяжелый, пронизывающий. Не скажу, что испугался, но было неприятно. Так неприятно, что я проснулся и… решил, что наяву вижу продолжение сна: прямо перед собой увидел два огромных глаза, чудовищных из-за своей неправильности – желтые, с вертикальным зрачком. До меня не сразу дошло, что эти глаза принадлежат змее, забравшейся мне на грудь и приблизившейся к лицу, отчего они и выглядели огромными.
У меня никогда не возникало проблем со змеями, потому что соблюдал одно неписаное правило – не трогай, и она тебя тоже не тронет. Почему змея забралась мне на грудь? Может, хотела укусить, а может, погреться? Но в любом случае мне было страшно.
А змея уже открыла пасть, демонстрируя раздвоенный язык. Где-то, задним умом я помнил, что языка бояться не нужно, он безвреден. Опасно то, что таится справа и слева, сверху и снизу, – заостренные ядовитые зубы.
Я понимал, что не успеваю поднять руки, схватить ползучую гадину, а помощи ждать неоткуда. Судя по храпам – дед и внучка спят. А хоть бы не спали, они бы тоже не успели ничего сделать. От безысходности я начал тихонечко разговаривать со змеей:
– Так нечестно! За всю свою жизнь ни одного змееныша не обидел, ни одного вашего яйца не раздавил.
Я нес какую-то ахинею, которую не решусь повторить. Кажется, рассказал змее о непутевой жизни и о том, что впервые за двадцать лет странствий и приключений обрел настоящий дом, что меня полюбила самая лучшая девушка в мире, а то, что я ей сегодня всю ночь изменял, так это от большой дури. И что изменял я с красивой девушкой, которую обязательно выдам замуж.
Но гадине были без надобности мои причитания. Кажется, приготовилась к прыжку… А дальше я даже не успел понять, что случилось. Черно-белый вихрь пролетел мимо меня, сметая с груди змею. Фырканье, утробное урчание – и наш Шоршик уже стоит над еще извивающейся, но уже мертвой змеей.
– Спасибо, дружище! – поблагодарил я кота, но тот уже отошел в сторону и принялся яростно чистить шкурку.
Я перевел дух. Штаны остались сухими, но, право слово, если бы я обмочился с перепугу, не постыдился бы этого, а тому, кто стал бы смеяться, предложил бы провести десяток минут с ядовитой змеей на груди.
– Интересная у тебя жизнь! – донесся до меня голос цыганки. – Скажи спасибо, что дед спит, а иначе – удавила бы.
– Ты не спишь? – приподнялся я.
– Проснулась, – приподнялась и цыганка. Широко зевнув, сказала: – Слышу, разговариваешь с кем-то, голову подняла – а у тебя на груди рана сидит. Я обмерла вся!
– Рана? – переспросил я. – Какая рана?
– Рана – это змея, которой ты про жизнь рассказывал. Их еще песчаными эфами называют, – просветила меня Папуша.
Ни про песчаную эфу, ни про какую-то рану я слыхом не слыхал. Знал, что где-то на Черном континенте водятся мамбы, а так, кроме гадюк да кобр, других змей не знал.
– Ядовитая? Хуже гадюки? – озабоченно поинтересовался я.
– Раз в десять хуже, – сообщила лекарка. – Если гадюка укусит – выживешь, а если эфа, то вряд ли. Странно, что в здешних краях эфы водятся. Они лишь в горячих песках живут.
– Странно… – буркнул я, поднимаясь. Вооружившись палкой, выкинул змею подальше. – Никогда не слышал, чтобы коты на змей охотились. Шоршик, ты и на самом деле кот? – поинтересовался я.
Котик даже не повернул голову.
Жаба с собаку – тоже странно. Цветок-страстоцвет вымахал с дерево. Может, какой-нибудь дурак террариум строит, а к нему разных гадов возят? А тут взяли, да не довезли. Месяца два назад иную версию я даже бы и не рассматривал. Теперь же, после всех странностей, увиденных мною хоть в собственной усадьбе, хоть в Шварцвальде, я перестал удивляться. Ну, или почти перестал, потому что был уверен – увижу еще что-то такое, чему буду несказанно изумлен.
