Я замыкал процессию. Лезть вниз всегда труднее, если, конечно, лезешь не по веревке. Но веревки, когда все спускались, я отвязывал и сбрасывал, а сам потихоньку полз, ежеминутно рискуя навернуться. Сначала ребята ждали меня, поглядывая с тревогой, потом, видимо, решили, что уж я-то не упаду, успокоились, ждать перестали и спускались дальше, лишь только веревка оказывалась у них, – как раз тогда, когда я понимал, что сил не осталось совсем, окостенелые пальцы уже не держат и я вот-вот сорвусь в самом неподходящем месте. Веревку теперь крепил Маленький Дик, в результате мне добавилось хлопот всякий раз распутывать его хитрый узел…
Мы вышли из ущелья, когда уже стемнело. К счастью, последний участок оказался довольно пологим, хотя все равно труднопроходимым. На ночлег остановились, едва-едва углубившись в лес, на первой же подвернувшейся поляне. Кашеварить взялся Ухо Дятла, я был не в состоянии. Я был вообще не в состоянии… Все, что мог, – это бродить взад-вперед в каком-то полуобмороке. Елена, маленькая моя, так измоталась, что заснула, не дожидаясь ужина. Ее примеру последовал оглушительно всхрапывающий Крыс.
Демон меня того-этого… при мысли о еще одной бессонной ночи хотелось выть на гадкую бледную луну… Как и следовало ожидать, кашеварство Ухо Дятла едва не закончилось линчеванием последнего, народ уже привык к моей стряпне.
Я есть тоже не стал, было не до того… все давно улеглись, а я все бродил и бродил. Может, разбудить кого? Страж из меня сейчас никакой… Впрочем, я знал, что случись чего – почую. Чуйка-то наследственная. Ничего, поброжу, раз надо…
– Бьорн, друг мой, – негромко спросил граф, – а как вы стали художником?
– Долго рассказывать, – пробурчал я. Вот ведь не спится ему… – Кровь Одного, наверное, свою роль сыграла. И потом, мне, если честно, здорово помогли…
Однако ассоциации заработали, и я стал вспоминать – и родные горы, и винную лавку, и Линду, и совсем молодую тогда маму…
…В первый раз я влюбился, когда мне шел четырнадцатый год. В соседку, дочку известного в наших краях винодела. Ничего особенного в ней не было – просто симпатичная девчонка, но мне она казалась созданием неземным. Я тогда женщин не понимал вовсе и не умел с ними общаться… Стеснялся, что толстый. Не то что девчонку за руку взять не смел – заговорить боялся… В общем, вместо того, чтобы сделать так, чтобы Линде со мной было интересно и смешно, я по-мальчишески безумствовал. Лазил на самые неприступные скалы, если знал, что она может это увидеть, глубже всех нырял и прочими опасными для жизни способами демонстрировал дурную удаль. Ей это, понятно, нравилось, мне же никаких желанных бонусов не перепадало. Помнится, больше всего мечтал я в своих грезах о невозможном блаженстве – о поцелуе в губы…
Тогда, чтобы почаще встречать любимую, я надумал понравиться ее отцу. Сделать на его лавку новую вывеску вместо скучной старой – с безликим кувшином и названием заведения над ним. Раздобыл новые краски и кисти, сколотил деревянный каркас и обтянул его холстом. А вот что нарисовать – не знал. Ступор какой-то напал, ничего из придуманного мне не нравилось.
Я начал писать, надеясь, что в процессе меня осенит. Рисовать-то я любил с детства, и получалось у меня похоже – мама была похожа на маму, гора на гору, закат и виноградники на закат и виноградники… Но чего-то не хватало. Ускользала суть, пропадало самое главное. Меня хвалили, но сам я доволен не был. Ерунда у меня получалась, по собственным ощущениям. Потом я всю эту чепуху сжег самым безжалостным образом.
Итак, я сидел во дворе, в тени старой оливы, и малевал тот же кувшин, но покрасивше, и еще придумал рядом с ним несколько виноградных кистей. Не то чтобы меня это сильно вдохновляло, но уж всяко лучше старой вывески. Старику виноделу точно должно было понравиться…
Увлекшись выписыванием виноградинок, я, как обычно в таких случаях, забыл обо всем на свете и очень удивился, когда меня сзади дружелюбно потрепали по плечу. Обернувшись, я обнаружил, что за мной стоит сухощавый дядька лет сорока. Высокий, крепкий, но уже весь седой. Глаза под белыми бровями веселые. Щеки румяные, губы тонкие, нос крючком. Одет как купец, в синее…
– Привет, парень, – сказал он. – Уже полчаса наблюдаю за твоими потугами. Неужели тебе это нравится?
– А почему нет? – обиделся я немного. – Отличный виноград. Правда, сорт не винный, а столовый, но он крупнее и выглядит аппетитнее.
– Ну-ну, – засмеялся дядька. – Тут не в сорте винограда дело, неужели ты не видишь? Кстати, тебя как зовут?
– Бьорн, – проворчал я.
– Рад, – сказал он.
– Чему тут радоваться? – спросил я. – Что не получается? Критиковать все мастера, а вот как подсказать и помочь – что-то никого не видно!
– Рад – это зовут меня так. Подсказывать я тебе ничего не стану, а помочь – помогу. Я в основном этим и занимаюсь – разыскиваю таких, как ты, и помогаю.
– Помогай! – разрешил я.
– С удовольствием. – Он снял недорисованную вывеску с подставки, решительно подошел к мусорному ящику и засунул в него мой шедевр.
– Ну спасибо! – сказал я, вставая и сжимая кулаки. – Помог так помог!
– Ты обо мне еще сто раз вспомнишь, – засмеялся Рад, – грозный сердитый Бьорн. Ладно, меня другие ждут, пора.
Он шагнул ко мне, крепко взял за плечи и пристально посмотрел мне в глаза.
– Хочу, – и его руки вдруг стали нестерпимо холодными, – хочу, чтобы у тебя получилось, парень. Делай только то, что лучше тебя не сделают другие.
Меня зазнобило, словно я упал в ледяную воду.
– Спасибо за совет, – сказал я, отступая и стряхивая руки Рада со своих плеч. – То есть ничего не делать. Мысль, конечно, соблазнительная…
– Делать! – Он опять засмеялся. – Делать, парень, обязательно делать! Для начала эту вывеску. Ладно, время дорого. Прощай, Бьорн, уверен, что скоро я о тебе услышу!
Весельчак поклонился мне и решительно зашагал вниз, в сторону порта. Сумасшедший какой-то… Я подошел к помойке, хотел было достать свою поделку… А чего, собственно, я привязался к этому кувшину? И зачем мне делать вывеску такого же размера, как старая, и квадратную? Я сделаю ее втрое шире, места над входом в лавку вполне хватит. Вино – это праздник, радость, дружба… Я нарисую застолье! И старика винодела, и маму, и дедушку Гуннара, и Линду, наливающую им вино… Так, чтобы было понятно, как я к ним отношусь. И себя нарисую… или себя не стоит?
Полагаю, что именно в этот момент я если и не стал, то почувствовал себя художником. Хотя над вывеской работал весь следующий месяц, не торопясь, иногда получая удовольствие от процесса, но чаще терпеливо, преодолевая усталость и лень…
Забавно, что поначалу виноделу эта моя работа не слишком понравилась, хотя он и повесил ее вместо старой вывески. Однако через год, когда ему предложили за нее триста золотых, он свое мнение изменил.
Став богом, на Небе я от Гарика узнал, кто был тот веселый дядька Рад. Первенец Одного, знаменитый вечный бродяга, бог вдохновения…
