Левой рукой я схватил его за горло и поднял над Поверхностью. Рев зверя перешел в хрип, и он забился, пытаясь растерзать мое нутро когтями коротеньких кривых лап. Невежа! Он что, отрастил себе коготочки тверже гранита? Окончательно разочаровавшись в мерзком создании, я с размаху швырнул его на Поверхность и придавил. Послушная моей воле земля размягчилась, становясь горячей и вязкой. Я вдавливал трепыхающегося невежу внутрь, пока тот не скрылся совсем, но настроение было испорчено. До сих пор никто не смел нападать на меня! Может быть, это был больной зверь? Бешеный? Решив как следует изучить его останки, я шагнул вслед за ним, в родное тепло, с облегчением чувствуя, как…
Как, черт возьми, болит рука, которую укусила проклятая тварь, и мышцы пресса, по которым оно скребло лапами. Совершенно обессиленный, я с треском (это наконец порвалась рубашка) упал на землю около бревна. В глазах плясали радужные кольца, в ушах стоял звон. Меня пытались поднять, потом послышался голос богини, и надо мной склонилась прекрасная Елена.
– Как вы, Энди? – встревоженно спросила она. – Целы?
– Слабость, – пожаловался я, и тут богиня нагнулась еще ниже и крепко поцеловала меня в губы.
– И это при живом-то мне, – нарочито сердито проворчал Бьорн, склонившийся надо мной с другой стороны.
– Ты бы лучше помолчал! – накинулась на него красавица. – Только за смертью посылать! Я бы еще одного круга не выдержала – а он все малюет себе и малюет! Чай, не в студии сидишь!
– Да я что, – начал оправдываться Бьорн, – я нарисовал уже, а тут это из земли полезло… Подожду, думаю, чем кончится… Мне всего пару штрихов осталось!
– Покажи! – потребовала прекрасная Елена.
– Пожалуйста.
Небо заслонил Бьорнов поднос, к сожалению, чистой стороной ко мне. Над подносом, стукаясь лбами, склонились три головы – прекрасной Елены, Дика и Крыса.
– А-а-а!!! – коротко в унисон проорали они, но затем повели себя по-разному: Крыс с Диком бросились улепетывать в разные стороны, причем Дик умудрился на меня наступить, а богиня вырвала у Бьорна поднос и хрястнула им Бьорна по голове.
Поднос раскололся на две части.
– За что?! – возмутился Бьорн. – И на чем я теперь рисовать буду?
– А рисовать, – сказала прекрасная Елена, сосредоточенно пытаясь разломать две большие части подноса на множество мелких, – рисовать ты больше никогда уже не будешь. Потому что я тебе лично руки поотрываю. Как архитектурное излишество… Ишь, чего надумал в мир выпустить!
– Это всего лишь Пугатель был! – надулся Бьорн. – Он безвредный совершенно!
– Ну, котенок, я тебя прошу, ради меня… – усилием воли смягчаясь, сказала красавица, но не выдержала и рявкнула: – Больше! Никогда! Пугателей! Не рисуй!
– Пожалуйста. – Бьорн чуть не плакал. – Ну и пусть… Можно подумать, я для себя старался… Такого Пугателя испортить! А я бы его еще демону мог показать… или Тору…
Поняв, что про меня окончательно забыли, я позволил себе негромко застонать.
– Энди, старина, – мой стон подействовал как надо, все немедленно снова бросились ко мне, – чем помочь-то?
– Отойдите от него, нечего, – распорядилась прекрасная Елена, и я почувствовал ее горячую руку у себя на щеке. – Ему сейчас сон нужен. Спите, Энди, спите спокойно. Вы – молодчина! Мы постелем постель и перенесем вас, но вы уже спите, не надо ждать…
И я послушно заснул.
Глава 10
Бьорн Толстый. Быть собой
Было сыро, накрапывал мелкий, почти незаметный дождик, и по поводу этого занудливого дождика Касалан с Крысом затеяли устроить над Энди, валявшимся в странной полудреме, навес. Для навеса они использовали первое попавшееся одеяло. Первым, разумеется, попалось одеяло мое… Остальные устроились вокруг костра и упоенно слушали болтающего графа.
– Несчастной женщине можно только посочувствовать, – разливался тот соловьем, – что бы там ни говорили злые языки. Ее величеству не везло с самого раннего детства. Вообще никогда не везло, станешь тут сварливой! Кстати, из горничных ни одна так и не погибла, ну и, согласитесь, надо же ей было на ком-то отыгрываться за свои неудачи. Вы не запомнили название монастыря, дорогая Елена? Послушниц жаль, но такая уж их доля…
Я смотрел на обломки Пугателя и уныло размышлял о том, почему так странно складываются наши отношения. Дня не проходит, чтобы мы не поссорились, а если послушать Елену, то она кругом вся права. Как-то выворачиваются у нее в голове события исключительно выгодной для нее стороной. И когда она излагает свою точку зрения – хоть стой, хоть падай. И даже возразить особо нечего: она не передергивает и даже не притворяется, в самом деле так думает. В результате любой поступок оказывается свидетельством моего наплевательского к ней отношения, отягощенного врожденным пофигизмом и разгильдяйством…
– Поверьте, дорогие друзья, они оба – и наш удалой барон, и наш обветшавший монарх – азартнейшие игроки! Об их банках ходят легенды! Я сам сидел с ними за столом и вдребезги проигрался, когда его отыгрывающееся величество ставил полцарства против доходов государственной казны ближайших восьми лет, в каких-то два часа перешедших в ведение нададмирала Буда…
Нет, конечно, в чем-то любимую я понять мог. Иногда. Но Пугателя-то зачем было ломать? Без спросу, не посоветовавшись? Сейчас Елена держала мою лапу в своих ладошках и ласкала ее, нежно сжимая, поглаживая, перебирая пальцы. Подлизывалась. Переживала, что обидела…
– Барон, снимая банк, имеет привычку выпивать бокал шампанского, а выигрывал он тогда, как вы понимаете, не переставая. Подвыпивший же Буд совершенно непредсказуем. Не знаю, что там творилось у него в голове, но барон вдруг потребовал замены ставки. Вместо государственных доходов Буд предложил свою знаменитую супругу. Мол, жена нададмирала – половина нададмирала. Значит, выйдет половина против половины, а его величество как раз вдовец. Это более чем справедливо, иначе он играть не будет, оставьте свои полцарства себе! И не надо, мол, все мерить на деньги…
Подлизываться-то Елена подлизывалась… но при этом именно она начала разговор о злоключениях бывшей чеширской королевы, с радостью подхваченный графом. Хотя отлично знает, что я всех этих сплетен терпеть не могу! Правда, может, и в этом вопросе у нее совесть неспокойна? Елена бедной тетке большую свинью подложила все-таки, и подложила совсем недавно. Может, это пресловутая женская солидарность?
– Как они тогда спорили, друзья мои! Какой стоял крик, какие оскорбления! Разжалованный на месте в подадмиралы Буд чуть не полез драться, пришлось мне его унимать, но игру продолжили, и играли еще без малого сутки. Этот кон Буд проиграл, кажется, намеренно, но после удача отвернулась от бедного барона. Мы с королем тогда неплохо поправили свои дела. Да, очень неплохо…
Костер горел с неторопливым достоинством. Чувствовалось, что его развел Касалан. Было тихо, безветренно, огонь приятно нагревал повернутый к нему бок. Елена отпустила меня, разложила свои многочисленные парфюмерные причиндалы и принялась старательно восстанавливать боевую раскраску, порушенную беготней с Ату. Дик сам с собой играл в крестики-нолики и постоянно выигрывал…
