Объясняемое им ей, вероятно, было очень интересно и серьезно, потому что она, согнувшись и держа между колен откупориваемую бутылку пива, так и застыла в этой позе, подняв на говорящего глаза и немного открыв рот.
Переговорив со своей подругой, Алексей Колечкин подошел к общему столу и, вынув часы, вдруг сказал:
— Ну, господа, кончайте скорей! Пора! До поезда остается всего полтора часа, а отсюда кончик не маленький…
— Успеем! Успеем! — ответило ему несколько пьяных осиплых голосов.
— Давай деньги-то на поезд, — крикнул рыжий атлет, обсасывая голову селедки.
— Нет, не ему!
— Пилюлькину давай…
— Пилюлькин, бери деньги!
Пилюлькин, крошечный субъект, из прогнанных наборщиков, пролез под стол и очутился около Колечкина.
Последний развернул бумажник и отдал ему несколько ассигнаций.
— Чур, господа, только водки уж по дороге ни-ни!..
— Знаем!
— Ладно! — прокричало несколько голосов.
— Ну а теперь, господа, я вам повторю, чтобы вы не забыли как-нибудь… Как со станции — налево, по шоссе, есть мост… Шлепкин! Ты видел его, я тебе показывал.
— Видел, — ответил Шлепкин, угрюмый, коренастый мужик, с попорченной ноздрей, безмолвно повествующей об одной далекой прогулке.
— Речка тут мелкая, — продолжал Колечкин, — на сваях и на скрепах можно поместиться всем очень удобно. Маринка поедет с вами и покажет вам их, когда они теперь поедут на выселок, на дачу к тетке… Место очень пустынное, опасаться нечего… Поняли?
— Как не понять! — угрюмо буркнул Шлепкин. — А только насчет денег, будет ли у тебя верно?
— Шкура, братец, дороже и денег, — отвечал Колечкин, — не заплати-ка вам!..
— То-то же! — отвечал Шлепкин и встал.
За ним поднялись все остальные.
Некоторые вышли уже на двор, другие отыскивали свои шапки, и наконец в комнате остались только Колечкин и Маринка.
— Послушай! — сказал он ей строго. — Дело большое, почище Андрюшкиного… Дело такого сорта, что или я, или он вдребезги… Надо полагать, что он, потому что все устроено в лучшем виде. Когда их схватите — свяжете и рты заткнете. Поняла?
— Ну да, конечно, не оставить же их орать…
— Так вот. Затем ждите меня, я приеду с телегой со стороны поля. А может быть, я поспею и раньше…
— Хорошо! — ответила Маринка, повязывая голову платком. — Только девчонку ты не смей трогать, — заключила она, сверкнув глазами.
— Экая ты дура, разве это возможно, разве я могу ее тронуть…
— То-то же!.. Ну, прощай!.. Вон в окно уж стучатся — прощай!..
Маринка привлекла к себе Колечкина и с нежностью любящей женщины поцеловала его в губы.
Колечкин поморщился, но она не заметила этого и скрылась за дверью.
Оставшись один, Колечкин сдернул простыню, завешивавшую окно, и, распахнув его створки, выглянул налево в даль пустынной улицы.
Он видел, как по мосткам один за другим шли его недавние гости. Маринка заключала их шествие.
Около минуты поглядев им вслед, он сел на подоконник и задумчиво уперся взглядом в доски противоположного забора.
— Да, это будет лучше! — шепнул он. — Это выгоднее, чем служить ему. Тут, по крайней мере, разом целое состояние… Эта баронесса фон Шток выгодная баба, если все так, как говорит Маринка. Десять тысяч в кармане как пить дать, и затем, когда его схватят и устроят где следует, ее же протекцией можно заслужить прощение и себе, или же прямо удрать куда-нибудь с Маринкой из Петербурга… Да… Да, это дело беспроигрышное… Постой, брат Андрюшка, не ты один умеешь обделывать делишки…
В углу что-то зашуршало.
Теперь только он заметил, что он не один, а старуха, пугливо глядя на него, наливает себе водки в стакан и собирается, очевидно, осушить его второпях залпом.
Колечкин громко захохотал. Старуха вскрикнула и, уронив стакан, с ужасом в своих потухших глазах ожидала достойной кары.
Колечкин встал с подоконника, а она закрыла лицо рукой, как бы стараясь отстранить удар.
— Пейте, пейте, маменька! — заговорил весело Колечкин. — Для сегодняшнего дня я вам разрешаю… Сегодня я добр… Пейте!..
Старуха, все еще боязливо и недоверчиво глядя на сына, опустилась на колени и стала собирать осколки.
Колечкин взглянул на нее, и что-то странное мелькнуло в его глазах. Как будто бы жалость к этому забитому им существу, которое, в сущности, одно в целом мире любит его безграничной и вполне бескорыстной любовью.
Но нет, читатель, это не любовь, это дрянное скотское чувство, беспредельно выше которого стоит даже месть и ненависть.
Человек давно уже умер в этой старухе и остался зверь, подобный собаке, привязанной к своему господину.
— Матушка, — сказал Алешка, очевидно игнорируя разбитый стакан, на который с ужасом глядела старуха, — я решаюсь на очень рискованное дело. Не знаю, удастся ли мне оно или нет, только оно уже затеяно…
Опьяневшая и перепуганная старуха, казалось, не поняла, о чем ведет речь сын. Она только перевела глаза на его лицо и взглядом их стала шарить по нему, как слепой, отыскивающий выходную дверь. Алексей Колечкин улыбнулся и отвернулся к окну. В комнате воцарилась тишина, потом послышался скрежет подбираемых осколков.
Колечкин постоял еще немного около окна, задумчиво глядя на совершенно пустынную улицу, и, вдруг схватив с колка пальто и шляпу, вышел решительными шагами. Остальное читателю известно.
Миллионщик
Русская борода, под которой мелькает медаль на голубой ленте, толстый русский нос, серые русские глаза под нависшими бровями и широкая плешь!
Это Николай Михайлович Терентьев. Он сидит в своем громадном кабинете, без толку уставленном шкафами и мебелью, устланном ковром и обвешанном вокруг картинами, где рядом с оригиналами старинных маэстро нагло высовывается в новой блестящей раме олеография.
Кабинет необыкновенно мрачен. День уже угас, и только отблеск его падает в гигантские аркадные окна, а на столе горит одинокая свеча в серебряном подсвечнике.
К ней придвинулись руки с листком письма. Разорванный конверт лежит тут же.
Старик читает:
— «Глубокоуважаемый Николай Михайлович! Я долго не решался просить руки дочери вашей, но теперь, видя ясное порещение со стороны самой Елены Николаевны, я решаюсь не скрывать далее свои искренние чувства. Завтра я буду у вас вместе с моим отцом. Граф Павел Радищев».
Прочтя эти строки, старик улыбнулся:
— Ага! Опомнился!
Потом он позвонил и, отдав приказание вошедшему лакею позвать Елену Николаевну, откинулся на спинку кресла.
