Возвращаясь домой и раздумывая на тему всего сообщенного Андрюшкой, Наташа ни на минуту не сомневалась, что все сказанное им — сущая правда.
Неопытная и малоразвитая девочка была в состоянии близком к восторгу.
«Он — граф!» — думала она; он сделает и ее богатой, знатной дамой. О! Какою очаровательною казалась ей эта перспектива! Ради нее она теперь готова молчать, как убитая. И как она будет гордиться теперь своей тайной связью с этим юношей! Как стоически будет переносить насмешки сестры! Какое ей дело до них, когда в перспективе у нее так много всего, чем она сразу удивит и повергнет перед собой всех, кто вздумает смеяться над ее связью с подмастерьем.
Выйдя за ограду садика, Андрюшка несколько раз оглянулся назад, вслед быстро удаляющейся Наташи, и, когда заметил, что она свернула в ближайшую улицу, он вошел в портерную.
Хозяин встретил его с дружеской улыбкой, и оба поздоровались за руку.
— Дай-ка кружечку, Калиныч!
Калиныч нацедил кружку и подал ее через прилавок.
— Ну что, как дела? — спросил он.
Андрюшка отхлебнул пива и проговорил:
— Дело ничего! Скоро срок оканчиваю!
— У мастерового?
— Да.
— А сколько осталось?
— Да с месяц, не больше.
— А потом как же?..
Андрюшка лукаво улыбнулся:
— Что ж потом?.. Потом тоже хлеб будем жевать ртом…
— Так! — сказал Калиныч, смахнув что-то с прилавка, и вдруг прибавил: — А папенька-то ваш как узнал, что вы сюда ходить зачали, перестал нас посещать… то, бывало, все со службы на перепутье и забежит кружечку перехватить, а теперь — нет…
— А ну его, — махнул рукой Андрюшка, и глаза его блеснули ненавистью. — Теперь предлагай он мне мировую, то я ему наплюю в рожу, и больше ничего. Он понимает это, верно, потому и опасается.
— Это точно, — ответил портерщик. — Да нонче он что-то и сам опускаться стал, попивает, говорят. Стороной слышал, что и жалованье сбавили.
Но Андрюшка уже не слушал болтовни буфетчика; он вынул из кармана клочок бумаги и принялся писать карандашом ряд каких-то знаков.
Излиновав ими весь клочок бумаги, он подал его Калинычу.
— Отдайте-ка это Померанцеву, когда он зайдет, только не забудьте, пожалуйста.
Портерщик взял бумажку, бережно положил на полку и обещал передать.
Андрюшка расплатился и вышел. Чем дальше шел он по улице, тем более мрачнело его лицо.
Видно было по всему, что нелегкую думу нес он с собою. Да оно так и было. В мозгу Андрюшки росло громадное предприятие. Он осмысливал все шансы и трудности его; но чем больше предвиделось их, тем настойчивее упрямился он в своем решении.
Страстная натура юноши, так долго искавшая исхода из своего замкнутого положения, получила тот толчок, в который она сама верила и который она ожидала с таким нетерпением.
У него теперь есть «двойник»… Что же из этого следует?.. А вот что: граф Радищев, тот самый, о котором рассказывала Наташа, отныне одно лицо с ним, Андрюшкой, и так как одному человеку жить в двух лицах неловко, то из этих двух вскоре выйдет одно. Как это все устроится, покажет будущее, но пока Андрюшка твердо решил принять эту случайность, эту игру природы за указание самой судьбы и не упускать выгодного случая.
— Сперва, впрочем, надо все это проверить, — решил он, — я хоть и верю Наташке, она не соврет… но все-таки — это дело требует самого точного исследования.
Господин Померанцев
В Петербурге есть замечательные личности. Они живут десятки лет, и живут хорошо, не то что как-нибудь со дня на день, а между тем не имеют положительно никаких законных доходов. В крайнем случае они прикрываются каким-нибудь ремеслом или имеют незначительно оплачиваемые занятия. А между тем квартира, одежда и самый образ жизни этих таинственных субъектов говорит в пользу их значительной состоятельности.
Впрочем, так жить только и можно в Петербурге. Там спрос и предложение вращаются со страшной быстротой и на значительные суммы. Жажда наживы нигде, как известно, так сильно не развита, как в крупных центрах, переполненных всякими соблазнами.
Один из таких героев и был господин Померанцев.
Жил он где-то в Коломне, нанимая две меблированные комнаты за довольно дорогую плату.
Это был человек лет сорока, с физиономией старомодного чиновника, то есть с лысиной, бритой губой и густыми, коротко подстриженными бакенбардами. Глаза его были серые, тусклые; взгляд хитрый и проницательный.
В качестве отставного военного он носил фуражку с кокардой на околыше; не расставался с палкой с серебряным набалдашником; носил замшевые серые перчатки, с якобы бонтонной
[2] небрежностью никогда не застегивая их на крючки и пуговицы.
К массивной золотой часовой цепи на жилете было привешено золотое пенсне. Вид его вообще был не только солиден, но даже внушителен.
Однако не всегда он бывал одет таким образом. Иногда его видели в нарядах вовсе не соответствующих его степенности. Фуражку с кокардой тогда заменяла простая, довольно потертая шляпа, пальто было худенькое и в руках трость с металлическим молотком на рукоятке.
В таком костюме всего чаще появлялся он в портерной уже известного нам Калиныча, куда он ходил с разнообразными целями.
По официальным данным, Померанцев жил на «собственные средства».
Это странное выражение, так часто повторяемое в протоколах столицы, к нему было чрезвычайно применимо и вовсе не возбуждало никаких подозрений. Этот человек действительно жил на свои средства, но какие были эти его средства — никому до этого дела не было. Померанцев слыл везде под названием «всезнай».
Жуирующий Петербург, состоящий нередко в близких отношениях к героям скамьи подсудимых, эти мишурные денди, саврасы и прочие прожигатели жизни, они знали Померанцева, все до одного. Они были его клиентами и все нуждались в его советах и указаниях.
Эти-то «советы и указания» и составляли предмет дохода Померанцева. Если, например, кто-нибудь из имеющих право искать денег взаймы не знал, как это сделать, то ему тотчас же давали адрес «всезная», и через несколько дней заем устраивался. Точно так же, если кому-нибудь нужны были сведения о ком-нибудь, хотя бы едва заметном лице среди петербургской толпы, то он получал их через Померанцева.
При таких условиях давались, конечно, и такие сведения, которых нельзя было почерпнуть никаким легальным путем. Справки, конечно, очень хорошо оплачивались, и цена их была тем выше, чем интимнее требовалось сообщение.
Каким путем доставались эти сведения самому Матвею Ивановичу Померанцеву — это был его глубокий секрет.
