Три часа мы шли и бежали по «пересечённой местности». Встретили ещё двух «потерявшихся» рядовых и подобрали контуженого командира роты. Вот кому не повезло, так это ему. Повис на дереве, попытался спуститься, сорвался и повис вниз головой. Поняв, что долго так не провисит, обрезал запутавшиеся стропы и ухнул вниз с высоты почти двух метров. Когда мы на него наткнулись, ротный сидел под деревом и мотал головой.
В себя он пришёл, но связно мыслить у него пока не получалось. Так что он официально передал мне командование и просто шёл и бежал вместе со всеми. Потом мы вышли на исходные и: «В атаку, за мной! Ура!». Мы тогда отвлекли внимание на себя, «… чем способствовали выполнению боевой задачи полка…». Так было написано в приказе, которым мне объявили первую и последнюю в моей службе благодарность.
Всё это мелькало на дальнем рубеже сознания, при этом сам я вместе со штабом продолжал работать. В тыл для подрыва моста ушла группа. Батальоны выдвинулись на исходную. И наша операция началась. В свете поднимающегося светила всё ещё спящий город выглядел просто сказочно. Булыжные мостовые, стены из более мелкого, чем привычно, кирпича. Странные для русского взгляда расцветки стен и крыш.
Первые несколько домов мои десантники прошли тихо. Входили в дом, проверяли и, где надо, зачищали квартиры и шли дальше. Постепенно растекались по боковым улицам и переулкам. Каждый взвод делился на три группы. Две штурмовые, одна по правой стороне улицы, другая по левой и группа огневой поддержки. Но чем дальше, тем сильнее проявлялось сопротивление. Немцы, наконец, очухались и начали сопротивляться. Где-то разрозненно, а где-то подчиняясь командам офицеров, организованно. Всё чаще раздавались винтовочные выстрелы и автоматные очереди. Ближе к центру резко стучали немецкие «МГ».
В городе, как оказалось, практически не было техники. Два танка, «Pz-II» и «Pz-III», и пара «Ганомагов». Но они были у ратуши. А пока фрицы пытались контратаковать на улицах. А фиг вам, не с теми связались. Их теснили и теснили, выдавливая к центральной площади, не давая ни одного шанса. Уж больно разный был уровень подготовки, и, не в пример тому 1941-му, не в пользу вермахта. Сначала просто входили в подъезды домов и двери квартир, потом, когда фрицы стали стрелять из окон, рвали двери гранатами, а пару раз, там, где ширина улиц позволяла, а огонь противника был плотным, подгоняли БМД и пробивали проход выстрелами из его пушки.
Самая большая сложность была в том, что ребята имели строжайший приказ беречь население, так что тяжёлые огневые средства применялись очень ограниченно. А немцы стали применять любимый приём – прятаться за мирными обывателями. Поставят в окне жильцов и стреляют из-за их спин. В одной из квартир такой ублюдок прикрылся двумя девочками и начал стрелять из автомата, просунув его между ног одной из них. Парни проявили чудеса храбрости и ловкости, но достали гада и выкинули из окна третьего этажа, предварительно сунув ему его же гранату… ну сами понимаете куда. При этом двое из четверых были ранены, но, к счастью, легко.
Девочки остались живы, и санитар взвода, как мог, оказал помощь пострадавшей малышке. Накал боя нарастал, а вот темп начал снижаться, что никуда не годилось. И комбат-3 получил приказ начать атаку через мост в направлении ратуши. Атакованные с тыла и зажатые с двух сторон немцы начали отходить всё быстрее и быстрее, стараясь вырваться из города. Это ещё не были испуганные и задёрганные солдаты конца войны, отходили они почти организованно, стараясь задержать моих десантников насколько возможно. Но в нашу задачу входило уничтожение противника, а не его вытеснение. Мы ведь не пехота, чтобы занять и удерживать рубеж. Мы в рейде. Вошли, уничтожили, пошли дальше.
Поэтому наш импровизированный танковый батальон пошёл в обход города, отрезая отступающей немчуре пути отхода к юго-западу. Третий батальон рвался к центру города, нанося удар вдоль берега реки Нарев. Там, на площади, мы потеряли одну БМД и получили первые потери. На ступенях ратуши фрицы установили противотанковую пушку, справа и слева притаились два танка.
Взвод, первым вырвавшийся на площадь, почти сразу потерял четверых, скошенных пулемётным огнём, а сунувшуюся на помощь БМД накрыл двойной залп из танковой пушки и орудия. «Pz-II» угробили, подобравшись поближе и закидав гранатами. Противотанковое орудие просто осталось без прислуги. Её в считаные минуты выбил снайпер. Он же украсил ступени ратуши узором из трупов тех фрицев, которые пытались к этой пушке подойти. Эту новость принёс один из помощников комиссара, прибежавший к штабу составить боевой листок.
А я вспомнил появление Зверобоя, в миру Ильи Малышева, в полку и происхождение его прозвища. Где-то в феврале, придя утром в штаб полка, я услышал громкий спор. Часовой препирался с кем-то у входа. Этим «кем-то» оказался невысокий, худощавый пацан в странной шапке с очень длинными «ушами». Увидев меня, часовой замер смирно, а его собеседник резко повернулся и буквально впился в меня глазами. На вид ему было лет 16–17. Лицо тонкое, с резко очерченными скулами, небольшой прямой нос, плотно сжатые тонковатые губы. И взгляд из-под прямых бровей, бьющий, как выстрел.
– В чём дело, товарищ? – спросил я, подходя ближе.
– Вы командир? – пацан был настроен решительно.
– Говорите конкретней, – я намеренно говорил сухо, – командир чего? Или вы имеете в виду командира вообще, офицера? Так это ясно по форме и погонам.
– Командир полка. – Парень ещё больше набычился.
– В таком случае, да, я командир полка.
– Я хочу быть десантником!
Тут я не выдержал тона и улыбнулся. Я вполне мог представить себя, говорящего это военкому в семнадцать лет.
– Отлично. Когда вам исполнится 18, приходите в военкомат и просите, а не поможет, требуйте. А пока…
– Мне уже есть восемнадцать! Я пришёл в военкомат, а мне сказали, – парень замялся, – что в десанте заморыши не нужны. – Он с вызовом посмотрел на меня. – Послали в пехоту. Ездовым. А я сбежал, и сюда.
– Из части сбежал? – не выдержал часовой. – Во даёт!
– И ехал аж из Ханты-Мансийска? Ничего себе.
Я, наконец, вспомнил, чем мне показалась знакомой его шапка. Была такая книжка в моём детстве, называлась «Малышок». Такая шапка была у главного героя, мальчишки из Ханты-Мансийска, которого эвакуировали на Урал.
– Но побег из части на военном языке называется дезертирством…
– Я прямо из военкомата убежал, не из части. – У парня было такое лицо, будто он вот-вот расплачется.
– А почему вы решили, что нужны в воздушно-десантных войсках?
Я спросил это для проформы. Лично мне было понятно, что он, да, нужен. Уж очень убедительно он выглядел. Даже если он слаб физически, его убеждённость была намного важнее.
– Я сильный. И стреляю хорошо. – Парень что-то прочитал в моих глазах и воспрянул духом.
– Ладно, проверим. Отправляйтесь в санчасть, вас проверят на пригодность. Потом поговорим.
В санчасть я зашёл где-то через полчаса. Мой протеже стоял перед Леной голый по пояс. Он действительно был худ, но это была худоба Брюса Ли. У парня была намечена отличная мускулатура, и я даже подумал, какой идиот обозвал его «заморышем». Стоя у него за спиной, я взглядом спросил у нашей «главврачихи», как обстоят дела. Она исподтишка показала мне большой палец.
