А вот что делать с поляками? Освобождать из лагеря или нет? С одной стороны – они враги гитлеровцев, а значит, наши союзники. С другой – очень они не любят советскую власть. Дилемма. Самую дельную мысль высказал комиссар. Напомнил, что позади освобождённая от врага Остроленка и всё ещё сильные немецкие части, которые могут снова занять город. Так разве помешает оставить в городе людей, которые будут продолжать сражаться с врагом, когда мы уйдём дальше?
Убедил. Приняли решение атаковать аэродром силами первого батальона, а лагерь двумя ротами третьего. Чтобы сократить потери. На подготовку удара ушло ещё тридцать минут, а потом понеслось. Вперёд ушли группы снайперов. Они должны по сигналу ракеты уничтожить часовых и дежурный расчёт зенитчиков. На пониженной передаче, как можно более тихо, выдвинулась на рубеж атаки техника. Начать должны были одновременно и на аэродроме, и в лагере. Последние минуты ожидания, последние доклады о готовности, и наконец:
– Товарищ майор, ракету!
В небо ушла тройная зелёная звезда. И следом прокатилось «Ура-а-а!» Затрещали очереди автоматов, звонко забили пулемёты. Последними вступили орудия БМД. А мне опять приходилось находиться вдалеке от линии соприкосновения с противником. Далеко, разумеется, по моим меркам. Мало того, большую часть боя я провёл в командной машине, слушая доклады и отдавая приказы. По настоятельному совету своего, блин, друга и заместителя Голубева. Нашёлся ангел-хранитель на мою голову. Хотя, с другой стороны, вполне может быть, что у Серёги просто такой приказ. Держать меня по возможности подальше от живого боя. Кто их там, наверху, знает.
От аэродрома донёсся мощный взрыв. Кажется, попали в склад боеприпасов. После этого накал стрельбы начал снижаться. Пушки уже почти не участвовали, зато участились взрывы гранат. Похоже, бойцы зачищали блиндажи и другие подземные помещения. Ещё несколько минут, и стрельба практически прекратилась. Раздавались одиночные очереди наших автоматов и «ППС». Фрицевских «шмайсеров» и «МГ» не было слышно вообще. Очередной вызов по рации, и радист докладывает:
– Товарищ командир, аэродром взят. Живая сила противника практически полностью уничтожена. В плен взяты два майора и один полковник. Командир батальона запрашивает, как поступить с оставшейся техникой.
А как с ней поступать? Уничтожать, понятное дело. Хотя, я думаю, вопрос в другом. Можно, конечно, просто расстрелять самолёты из орудий, но жаль снаряды тратить, взять-то их негде. Вот комбат-один и просит совета в такой форме. Ладно, тут я ему могу подкинуть идею, это всё мелочи. А вот на кой ляд он пленных брал? Уж кому-кому, а командирам я всё подробно объяснял. Ладно, разберёмся. Я обратился к радисту:
– Передавай. Комбату-один использовать трофейный «Pz-III». Покататься на трофее по хвостовым оперениям самолётов и посшибать плоскости. Самому прибыть в штаб с пленными.
Пришло сообщение от комбата-три. Охрана лагеря уничтожена, лагерь взят под контроль. К нам направляются три старших офицера из польских пленных в сопровождении одного из командиров взводов и двух десантников.
Обе прибывшие группы встретились возле штабной БМД. Интересное это было зрелище. Вчерашние пленные поляки сейчас свободны, а вчерашние герои люфтваффе сейчас обычные пленные. Хотя нет, насчёт обычных я загнул. Так заносчиво не выглядел даже генерал Гот. Хоть и грязные, и помятые, но при всех регалиях, а полковник ещё и с моноклем в глазу. И заговорил этот «истинный ариец» первым:
– Wer ein ranghoher Kommandeur ist? (Кто здесь старший командир?)
А, ну да, мы же все в камуфляже, звёзды на погонах защитного цвета и береты у всех одинаковые. Вот он и не может сообразить, с кем говорить, чтобы, так сказать, не уронить своё достоинство. Ладно, могу и ответить.
– Подполковник Доценко.
Я вскинул руку к головному убору и резко опустил вниз.
– Ich schlage vor, Sie aufgeben. (Предлагаю вам сдаться.)
У меня отвисла челюсть. У моих офицеров тоже. Судя по количеству самолётов на аэродроме, тут находилась сводная эскадра, да плюс чужие машины, кто до своих не долетел. А этот оберст, судя по званию, её командир. Он знает, что его лётчики и солдаты охраны уничтожены, как и вся техника, но предлагает мне сдаться? Во нахал! Ладно, ща я ему всё скажу.
– Товарищ майор, переводите. Как близко от господина оберста разорвалась граната или, возможно, снаряд?
– Was? (Что?) – оберст удивился. Остальные, судя по выражению лиц, тоже.
– Судя по вопросу, господин оберст несколько потерял ориентацию. Я полагаю, что это результат контузии, потому и спрашиваю о расстоянии до места взрыва.
Немец побледнел и ещё больше напыжился.
– Ich bin absolut gesund! (Я абсолютно здоров.)
Ага, обиделся? Тогда на!
– Значит, все трое здоровы? В таком случае – расстрелять.
О, фриц вдруг выучил русский язык.
– Ist die Genfer Konvention. Ich bin ein Kriegsgefangener! (Есть Женевская конвенция. Я военнопленный.)
– Господин оберст, видимо, догадывается, что мы десантное подразделение. А десант пленных берёт разве что для допроса с последующим уничтожением. Так же поступают и немецкие парашютисты. Вы можете назвать причины, по которым вас это не должно коснуться?
– Ich bin ein Gentleman der Eiserne Kreuz 1 und 2 grad und das Ritterkreuz. (Я кавалер Железного креста 1-й и 2-й степени и Рыцарского креста.)
У меня в голове что-то щёлкнуло. Ежели не ошибаюсь, и Железный и Рыцарский кресты учреждены 1 сентября 1939 года. То есть во время войны с Польшей. И где, интересно, этот герой умудрился получить все три? Хотя 2-ю степень давали просто за вылеты, а первую за пять набранных баллов. Сбитый одномоторный самолёт – 1 балл, двухмоторный – 2 балла, а четырёхмоторный – 3 балла. Причём всё равно, в небе или на земле ты его достал. Рыцарский крест, правда, целых двадцать баллов. Однако, где он их всё-таки добыл?
– За какую кампанию вы получили кресты?
– Polenfeldzug 1939. (Польская кампания 1939 года.)
Поляки, видимо, напряглись. Только оберст на них внимания не обращает. Они ведь недочеловеки. А зря. Ибо расстреливать его я не хочу. А таскать за собой смысла никакого. Вот я его со подвижники и подарю новым друзьям. Так что отвечать я ему не стал, а повернулся к полякам.
– Гвардии подполковник Доценко.
– Pułkownik Verzhbitsky. – Поляк бросил два пальца к конфедератке. – Mój asystent – podpułkownik Ruzhevich. (Полковник Вержбицкий, мой помощник – подполковник Ружевич.)
После чего перешёл на вполне приличный русский язык.
– Господин подполковник, я хотел бы узнать ваши намерения. Мне не понятен наш статус в данный момент. Вы уничтожили немецкую охрану, однако мои люди остались в лагере. И вы только что заявили немецкому офицеру, что не берёте пленных.
– Господин полковник, прежде всего ответьте на вопрос. Сколько человек находится в лагере и, коротко, каким образом вы попали в плен.
