– Дочка моя. Младшая.
Говорил он с трудом.
– Попортили её. У сестры моей в городе гостила. У той в доме немецкие офицеры жили, на постое. Вот они однажды ночью потребовали им за столом прислуживать. Сестра и послала мою доню. А они её… Так она и молчит с тех пор. И людей боится.
Я смотрел в сторону двери, и меня рвало изнутри. Я этих зверей голыми руками душить буду. Глотки перегрызать. Сверхчеловеки, мать их. Захотелось им весело покутить, сломали девчонку. И ведь считают, что осчастливили её на всю жизнь. Дали прикоснуться к высшей расе. Уроды. Я представил свою Натали вот такой. Сломанной, униженно-сгорбленной, прячущейся от людей под бесформенной одеждой. А потом понял, что этому не бывать. Никогда моя жена не сломается. Она распрямится и будет мстить. Свобода, идущая на баррикады. Мысленные ассоциации связали картину и мою жену. Я вспомнил её лицо, фигуру, грудь. Как-то само собой начал улыбаться. И старый хрыч эту мою мечтательную улыбку увидел. Только понял по-своему.
– Ты, подполковник, если чего думаешь – забудь. Пусть она и порченая, а дочь мне. Не замай.
Вот чёрт, это он что такое себе решил? А, что с него возьмёшь. Европа.
– Слушай, отец. Я за твою дочку… да за любую дочку, сестру, жену, невесту фрицев зубами грызть буду. До последнего вздоха. Понимаешь?
Старый вахмистр встал. По щекам у него текли слёзы, прятались в вислые усы. Он хотел что-то сказать, а не смог. Взял стакан, так и стоявший всё это время на столе, выпил залпом, грохнул по столу. И протянул мне тяжёлую крестьянскую ладонь. Я пожал ему руку. Ладонь по ощущениям напоминала кору старого дерева. Сухая и крупно-шершавая. Я думал о том, что произойдёт через несколько дней. Пойдут через этот хутор немцы или нет, сказать не мог никто.
– Оружие у тебя в доме есть?
Дед кивнул.
– Двуствольный «Зауэр» и «Бердан». Оба 12-го калибра.
Хоть что-то.
– Отец, а можешь дочку позвать?
Дед глянул исподлобья, но крикнул в открытую дверь:
– Лидка!
Сгорбленное чучело появилось в дверях.
– Chodź tu, Lidka (Иди сюда.)
Девушка подошла. Я достал из планшета «парабеллум» и положил перед ней на стол.
– Возьми, девочка. И если кто-нибудь попробует тебя обидеть – стреляй.
Она смотрела на пистолет долго-долго, почти минуту. И ещё минуту её рука тянулась к оружию. А потом пальцы вцепились в рукоятку так, что костяшки побелели. Зато бледные щёки вспыхнули и сверкнули из-под платка глаза. Она смотрела на меня, а я смотрел на её старого отца. По его щекам снова текли слёзы. Лидка повернула голову, посмотрела на отца и вдруг шагнула к нему, обхватила за плечи, прижалась. Он обхватил её и стал окончательно похож на старое сухое дерево.
Как там у Толстого: «…У дороги стоял старый дуб…» Во-во, он самый и есть. Только он как-то помолодел, этот дуб. Блин, а ведь мужику-то не больше пятидесяти. То-то мне показалось, что жена у него слишком молодая. Вот что горе с мужчинами делает. А я-то ему – отец, отец. А, всё равно здорово. Сумасшедшая идея, а ведь получилось, а? Теперь оживёт девка, вот пить дать оживёт. Только надо им бумагу на оружие оставить, не ровен час наши же за этот ствол и привяжутся.
Я достал из внутреннего кармана блокнот. Внешне – ничего особенного. Но только внешне. На самом деле, любой документ с моей подписью на листе из этого блокнота становился очень даже официальным документом. Таких блокнотиков на всю страну было всего пару штук. Именные они. На каждом листе есть серийный номер, секретные и водяные знаки. Есть типографский оттиск печати. Остаётся только внести текст и подписать. Например, я могу присвоить воинское звание до капитана, и этот листок будет вполне официальным документом, вплоть до выдачи удостоверения.
А мог снять генерала – комдива и назначить на его место майора. И тоже будет достаточно. Листков было всего пятьдесят. Вот польским офицерам я такой пожалел. А тут расчувствовался. Выписал на листке удостоверение, что пистолет «люгер 08», или «парабеллум», с серийным номером таким-то выдан Лидке Рыговской для самозащиты. Дата, подпись. Потом мы с хозяином наметили по карте мой маршрут. Его дочки накрыли на стол и меня неплохо покормили. Даже с собой дали. Наконец, мы попрощались, и я продолжил путь.
Лес уже не казался таким мирным. Да, всё зеленеет, птицы поют, а в душах у людей мрак. Просто этот мрак ещё не выплеснулся наружу, не оставил внешних следов. Я то шёл, то бежал. Нормальный такой марш-бросок по лесу. Над головой гудели самолёты. Всё больше на запад, долбали наши соколы вражеские тылы по полной программе. Я гордился тем, что есть в этом и наша заслуга. Это ведь мой полк стёр крупный аэродром фрицев, а значит, облегчил летунам задачу. Но только облегчил. Через какое-то время на моих глазах шестёрка «мессеров» атаковала группу штурмовиков. Поджечь им удалось только один, при этом двух «худых» завалили, а один явно «хромал». Догонять их не стали, группа быстро уходила домой, видать, летали на пределе дальности.
Странно, что гоняли штурмовиков, но я не слишком в курсе происходящего. Зато я видел два купола над лесом. Пилот и борт-стрелок должны были сесть где-то в трёх километрах южнее меня. И я побежал. И почти сразу наскочил на болотце. Хорошо вовремя понял, что ноги начали глубоко уходить в почву, и остановился вовремя. Проверил по карте. Так и есть, небольшое болото обозначено. Причём хоть и небольшое, но опасное, судя по знакам. Пришлось давать кругаля. Двигался я теперь осторожней и, может, именно поэтому услышал тропу раньше, чем увидел её. Точнее, услышал движение по тропе. Упал и пополз, стараясь не шуметь.
Вскоре я лежал на небольшом пригорке, скрытый от взглядов с тропы кустарником. Хотя это была не тропа, а скорее дорога в лесу. И по этой дороге ехала телега. На телеге сидел мужик. На голове картуз, вислые, желтоватые от табака усы. Одет в белую рубаху и пиджак, несмотря на жару. По краям от телеги и сзади шли ещё трое. Один постарше, двое совсем молодые хлопцы. Широкие штаны, заправленные в сапоги гармошкой. Белые вышиванки. Лица возбуждённо-радостные. И все трое вооружены. У двоих немецкие карабины, у третьего вообще «шмайсер». Теперь я увидел, что возле возницы тоже торчит винтовочный ствол.
А ещё на телеге сидела девочка лет семи. Тоже очень довольная. Время от времени она стегала что-то в телеге прутом. На краю телеги я разглядел кучу белой материи. Не иначе селяне нашли парашюты ребят со штурмовика. Не нравились мне эти граждане. Вот совсем. На поляков они не похожи, так кто? Украинцы, из западников? Вполне может быть. А судя по оружию, может, вообще какие-нибудь бандеровцы или мельниковцы. Можно, конечно, повоевать, но меня смущал ребёнок. Начнётся пальба, не дай бог, в девочку прилетит.
Я совсем уже собрался отползать от дороги, когда услышал стон. И сразу девочка со смехом стеганула кого-то прутом. Вот только теперь я понял. Эти твари не парашюты подобрали. Они захватили ребят-лётчиков. Один из них, а может, и оба ранены. Когда телега подпрыгивает на рытвинах, он стонет, а девочка бьёт его палкой. Господи, да это люди вообще? Как надо было воспитывать дитё, чтобы оно так заливисто смеялось, отвешивая удары раненому человеку?!
