Оказалось – да, имеет. Своего товарища по университету, норвежца Торлейфа Йенсена, биолога, успевшего уже поучаствовать в нескольких экспедициях – в Южную Америку, Индию, – но тем не менее не нашедшего места в американской научной системе. В Норвегию же ему возвращаться не хотелось, не те масштабы… Пригласили и Йенсена, побеседовали. Он оказался типичным норвежцем, рослым блондином с небесно-голубыми глазами, спокойным, обстоятельным. По-английски говорил почти безупречно, разве что чуть замедленно и с какими-то необычными словесными оборотами, что, разумеется, не помеха. Профессиональная же компетенция его оказалась вне сомнений. Приняли.
Ну и какая же экспедиция без врача! На объявление в газете откликнулись столько претендентов, что Гатлинги немного опешили. Но делать нечего, стали проводить собеседования, кого-то отсеяли сразу, кого-то с некоторым сожалением после. Так осталось с десяток опытных, в расцвете сил докторов, в основном специалистов по военно-полевой медицине; к их проверке подключили Симпкинса – на предмет прошлого. И дошлый детектив нашел у некоторых темные пятна в биографии, а один вдруг нашел место и отказался от конкурса… Так осталось пятеро, все достаточно молодые, холостые (от женатых отказались раньше), все отличные специалисты. Реджинальд бесконечно тасовал их резюме, думал, думал, чуть мозги не вывихнул. И додумался нагрузить этой проблемой жену.
– Дорогая, знаешь, моя мужская логика объявила бойкот. Попробуй-ка взять задачу женской… – И передал бумаги претендентов.
Женская логика превосходно справилась с задачей. Вивиан просмотрела документы, без труда воспроизвела в зрительной памяти всех пятерых и уверенно указала на № 3 в списке, доктора Уильяма Хантера:
– Рекомендую вот этого.
– Так. Почему?
Ответ прозвучал совершенно неотразимо:
– Я его хорошо запомнила. У него глаза добрые и веселые. И смелые. И фамилия подходящая.
Против таких аргументов не возразишь. Реджинальд напряг память – и хоть убей, не смог вспомнить веселых смелых глаз у этого Хантера. А насчет фамилии – «охотник» – и правда, самое то.
– Ну что ж, решено.
Так женская логика определила судьбу доктора Хантера.
Когда с личным составом все стало ясно, взялись за материальную часть. Продукты, оружие, боеприпасы, медикаменты… Супруги завертелись в деловом вихре, их все время теребили то Симпкинс, то Хантер, то Моррелл, дни летели так, что оглянуться не успеешь – и вот она, вечерняя заря, и скоро новый день, что пролетит так же быстро, как этот…
В этом вихре промчалось лето, осень тронула огромный город, даже цвет неба изменился, стал светлее и как-то прозрачнее – и вот наконец настал день отплытия. Шестнадцатое сентября.
Пока вертелись в кругу хлопот – казалось, конца-краю этому не будет. А вот отошли от пирса, качнулись на волнах, пошли, сначала осторожно пробираясь вслед за лоцманским судном, а потом, выйдя из акватории, дали полный вперед, берег с небоскребами пропал из вида, и с ним вместе прошлое ушло куда-то вдаль, точно не час назад оно было, а месяц.
Реджинальд и Вивиан постояли на палубе, посмотрели в голубой простор неба и бирюзовый – моря, затем взглянули друг другу в глаза.
– Что, – сказал супруг, – с надеждой смотрим в будущее?..
– И с любовью, – ответила жена.
* * *
«Фалькон» шел по маршруту без приключений, погода была прекрасная, океан вел себя мирно, даже дружелюбно, так что обошлись без морской болезни. В пути участники экспедиции приглядывались, притирались друг к другу, понимая, что они, очень разные люди, должны сладиться в команду, поскольку от этого зависит жизнь каждого.
По вечерам в каюте Вивиан и Реджинальд вели долгие обстоятельные разговоры, обсуждая спутников. Сошлись на том, что Хантер и Йенсен производят наиболее приятное впечатление, а Дэвис и Гринвуд… Впрочем люди такого типа – гроза, если они противники. А если союзники, напротив, лучше не придумаешь. К тому же вести с ними задушевные беседы вовсе не обязательно, для того есть доктор Хантер, да и тот же Симпкинс.
Вскоре после того, как прошли острова Зеленого мыса и до Пуэнт-Нуара, по расчетам Моррелла, осталось около двух суток ходу, супруги вздумали организовать в кают-компании ужин для «ближнего круга»: они сами, Симпкинс, капитан, помощник, научный персонал. Выпили, закусили – чинно, благородно, под вежливые светские беседы… Затем вино развязало языки побольше, Хантер невесть с чего взялся подшучивать над Йенсеном: дескать, биолог пошел по стопам своих давних предков-викингов, беспокойных странников. Не успел он это сказать, как мигом ввязался Симпкинс, вспомнив дела совсем недавних дней:
– А Нансен? Амундсен?! И нынче им на месте не сидится! – воскликнул, разумея норвежцев. Воскликнул с явной похвалой, должно быть, желая враз и эрудицией блеснуть, и спутнику приятное сделать… Однако невозмутимого потомка варягов этим было не пробить.
Он как будто и не понял, что ему сделали комплимент, неторопливо перевел ясный взор на сыщика и серьезно ответил:
– Да. Это очень правда, но наполовину.
– То есть как? – весело удивился Хантер, которого чрезвычайно забавлял характер английской речи скандинава.
– То есть мы имеем две разности. Норвежца либо с места не сдвинешь, либо его на край Земли тянет. Один засел у себя в хуторе и будет там вечный век сидеть, как гвоздь в доске. Зато другой… как будто кто-то гонится за ним, не остановишь.
Тут он неожиданно улыбнулся, оживился, даже засмеялся – но почему-то никому смешно не стало.
– Знаете, я когда последний раз был дома, познакомился с одним человеком. Коллега, зоолог. Немного моложе меня. Его имя Хейердал. И вот он сказал некоторые интересные слова. Я, говорит, чувствую, что должен стремиться куда-то совсем далеко, на край Земли. И дальше говорит: если я не буду стремиться, плохо мне будет. Жить не смогу. Вот как сказал. Потом мы с ним переписывались, я последнее письмо получил, читаю: я, говорит, отправился в Полинезию, делать исследования. Тихий океан, край света. Но вот прошло время, и я отправился. Тоже, наверное, край света. И я спросил себя: а почему же мы, в самом деле, так стремимся?..
– Почему? – переспросил Хантер без всякой иронии, как-то сам собой этот вопрос у него вырвался.
– Я ответил так: а не бежим ли мы от смерти? Ведь мы хотим вечной жизни! Так вот и ищем ее, гонимся заглянуть за горизонт с надеждой там найти то, что отменит смерть. О, я понимаю, это философия, да. Но что делать! Так вот, да.
Этой философией зоолог ввел общество в кратковременный ступор. В кают-компании повисла тишина. Супруги переглянулись: да-а, неожиданный монолог…
Выручила Вивиан: совершенно непринужденно она заговорила о пустяках, о том, как накануне отъезда они с мужем пошли в Центральный парк, да какая там красота… Реджинальд немедля подхватил, и вышло элегантно, уместно и в сторону от суровых мыслей Йенсена. На лицах замелькали улыбки, разговор легко развернулся дальше, перетек в другие русла, и неловкость исчезла, точно не было ее.
