Но складывается впечатление, что, ознакомившись с «Клопом», Осип Максимович всё прекрасно понял. Но предпочёл отмолчаться (до поры, до времени), сделав вид, что он не заметил того, что Маяковский хочет расправиться с ним с помощью ядовитой присыпки.
Странно и такое обстоятельство. Нигде не сообщается о том, был ли на читках «Клопа» Агранов. Ведь Яков Саулович являлся ближайшим и вернейшим другом «семьи» и членом Художественно-политического совета ГосТИМа. Стало быть, на этих читках его присутствие было просто обязательным! Что говорил он об этой пьесе? Вот бы узнать!
Ещё об одном повороте событий, связанном с написанием «Клопа», хочется поговорить особо.
Синдром «Пушторга»
Положив в основу феерической комедии эпизоды из своей собственной жизни, Маяковский невольно наступил на те же самые грабли, которые только что больно ударили по поэту-конструктивисту Илье Сельвинскому.
Ведь фабула «Пушторга» тоже была скроена из фрагментов биографии автора. Работая «уполномоченным сырьевого отдела Центросоюза», Сельвинский, увёл у своего начальника жену, за что был вынужден распрощаться с Центросоюзом. Работу себе он вскоре нашёл – стал инструктором сырьевого отдела Сельскосоюза. Но своему бывшему шефу решил всё-таки отомстить. И вывел его в «Пушторге» в образе чинуши и бюрократа Кроля.
Казалось бы, что тут особенного? Каждый вправе выражать свои чувства, свои симпатии и антипатии так, как ему хочется, так, как он умеет.
Но Сельвинский не учёл того, что напечатанное мгновенно приобретает черты некоего обобщения, и любой частный случай, опубликованный в газете, журнале или в книге, становится фактом, носящим положительный или отрицательный оттенок. Это и произошло с «Пушторгом». Конфликт отдельно взятого интеллигента (к тому же не члена партии) и начальствующего бюрократа-партийца был воспринят как противостояние беспартийной интеллигенции и членов ВКП(б). И тотчас на Сельвинского и «сельвинщину» с ожесточённой критикой обрушилась вся советская пресса.
С «Клопом» Маяковского случилось то же самое. Его феерическая комедия ни к чему особенно не призывала (возможно, ещё и поэтому в ней было так мало драматургии). Поэту просто захотелось выставить на посмешище Осипа Брика, с которым он был вынужден проживать в одной квартире, и который этим обстоятельством бесцеремонно пользовался, и щёлкнуть по Льву Кулешову, окончательно отбившему у него Лили Юрьевну Брик.
Но, зазвучав с театральных подмостков, насмешки Маяковского над мелким житейским «клопиком» превратились в издевательское высмеивание системы, которую установили в стране большевики. Беззлобный юмор поэта превратился, по словам Ваксберга (повторим их ещё раз) в «беспощадную сатиру на партмещанство», в «щедринской силы язвительный смех над тупостью, глупостью, пошлостью тех, кто был у руля», в «его презрение к властвующим ничтожествам», в «его глубочайшее разочарование в былых идеалах».
Всего этого Маяковский в свою комедию даже не закладывал, но – такова сила искусства – всё произошло помимо воли автора.
Кстати, напомним, что Маяковский был не единственным драматургом, пьесу которого принялся ставить Мейерхольд. Ведь Всеволод Эмильевич приступил к работе и над «Командармом 2» Ильи Сельвинского. В ней действие происходит в 1918 году (так, во всяком случае, написано в авторской ремарке). Красная армия стоит у удерживаемого белогвардейцами города Белоярска. Командарм Чуб необразован, складно выразить свои мысли не умеет («гориллой в шинели» назовёт его Луначарский). Брать Белоярск Чуб не собирается.
А штабной писарь Оконный, человек образованный и воспитанный, напротив, считает, что штурм Белоярска необходим. И Оконный свергает Чуба, объявляет себя командармом и ведёт армию на штурм города.
Но Чуб, сбежав из-под стражи, вновь берёт в свои руки бразды правления.
Изложенная в пьесе ситуация очень напоминала конфликт между Сталиным, на которого очень смахивал Чуб, и Троцким, на которого походил Оконный. Слово «чубор» в переводе с крымчакского (а Сельвинский был по национальности крымчаком) означает «рябой», а Сталин, как известно, был рябым. Фамилия «Оконный» очень созвучна с должностью, на которую кремлёвские вожди определили Склянского, первого заместителя наркомвоенмора, сделав его «суконным» начальником).
Появление во властных структурах малообразованных и зачастую плохо воспитанных людей, которых окружали получившие образование и воспитание «самородки», было тогда явлением весьма распространённым. Поэтому неудивительно, что в пьесах Маяковского и Сельвинского действуют по сути дела персонажи-двойники. В «Клопе» образованный Олег Баян «пьёт кровь» неотёсанного Присыпкина, в «Командарме 2» интеллигентнейший Оконный легко обводит вокруг пальца неотёсанного Чуба.
Правда, пьеса Сельвинского гораздо политизированнее «Клопа». Кто из командармов прав – неуч Чуб или грамотей Оконный? Этот вопрос должен был заставить зрителей крепко задуматься.
Всеволод Мейерхольд:
«Такие пьесы, как “Командарм 2” Сельвинского, ставить нужно, но театр должен приложить большие усилия к тому, чтобы исправить недостатки, которые очевидны в пьесе Сельвинского».
А «Клопа» Мейерхольд не критиковал, он его только нахваливал.
Постановка «Клопа»
Год 1929-ый начался с репетиций «Клопа». Эту пьесу Маяковский упомянул даже в журнале «Чудак» (в третьем январском номере), в котором поместил несколько четверостиший под названием «Говорят…». Стихотворные строчки были расположены так, словно это самая обыкновенная проза, как бы свидетельствуя о том, что Маяковский, как и обещал, покидает поэтическую вершину. Среди этих четверостиший было и такое:
«Говорят – из-за границы домой попав, после долгих вольтов, Маяковский дома поймал “Клопа” и отнёс в театр Мейерхольда».
Всеволод Мейерхольд:
«Маяковский показал себя… не только замечательным драматургом, но также и замечательным режиссёром. Сколько лет я ни ставлю пьесы, я никогда не позволял себе такой роскоши, как допускать драматурга к совместной режиссёрской работе. Я всегда пытался отбросить автора на тот период, когда я пьесы ставлю, как можно дальше от театра, потому что всегда подлинному режиссёру-художнику драматург мешает персональным вмешательством в работу.
Маяковского я не только допускал, а просто даже не мог начинать работать пьесу без него.
Поэтому я всегда ставил на афишах своего театра: постановка такого-то плюс Маяковский – работа над текстом».
Композитор Дмитрий Шостакович:
«Я наивно думал, что Маяковский в жизни, в повседневном быту оставался трибуном, блестящим, остроумным оратором. Когда на одной из репетиций я познакомился с ним, он поразил меня своей мягкостью, обходительностью, просто воспитанностью. Он оказался приятным, внимательным человеком, любил больше слушать, чем говорить. Казалось бы, что он должен был говорить, а я слушать, но выходило всё наоборот».
