«Рассказывают, что… Маяковский, встретив на каком-то литературном собрании поэта Адуева, сказал ему, похлопывая его по плечу: "Ничего стали писать, Адуев! Подражаете Сельвинскому" – "Что же, – отвечает Адуев, – хорошим образцам подражать можно. Вот и вы, В.В., уже пять лет себе подражаете".
Маяковский смолчал».
Нет, Маяковский не смолчал! Он сочинил на Адуева едкую эпиграмму:
«Я скандалист! / Я не монах.
Но как / под ноготь / взять Адуева?
Ищу / у облака в штанах,
но как / в таких штанах найду его?»
Ответ у Адуева был уже готов – в тех же стихах, помещённых в «Бизнесе»:
«Но произошла перемена вкусов.
Играй же музыка, слава – рей!
Людогусь – приобрёл благосклонность Гусов
И энциклопедических словарей…
И чтобы совсем достичь рубежа,
И стать таким же великим и древним,
Не хватало только от Лефа сбежать,
Как Толстому – от Софьи Андреевны!
Но – Ваш образ действий был неточен:
От сытого барства уйти желая,
Лев Николаич – никого не порочил,
Не оболгал – и не облаял!
Его конец – был взрывом плотин,
А не бегством с тонущих флотилий!
Он жизнью за свой уход заплатил,
А Вы хотите… чтоб вам приплатили!»
Глава третья
Последнее лето
Свои и чужие
Летом 1929 года кое-кто из знакомых Маяковского, служивших в ОГПУ, собирался отправиться за рубеж, а некоторые уже были туда отправлены. Так, Яков Блюмкин, которого назначили руководителем всеми гепеушными агентами на Ближнем Востоке, пребывал в Турции, изредка совершая вояжи в Европу.
А 20 июня 1929 года на заседании политбюро (присутствовали Ворошилов, Калинин, Молотов, Рудзутак, Сталин и Томский) тоже рассматривался вопрос о вояже, но совсем о другом:
«23. О поездке Таирова А.Я. (б/п) на международный театральный конгресс в Брюсселе».
Не зря, представляя большевистским вождям известного театрального режиссёра Александра Яковлевича Таирова, после его фамилии в скобках было проставлено «б/п», то есть «беспартийный». Скорее всего, именно это и послужило основанием для принятия окончательного решения:
«23. Предложить Наркомпросу выдвинуть другую кандидатуру».
22 июня в «Правде» было опубликовано постановление Центральной Контрольной Комиссии по поводу «незаконной задержки тов. Луначарским курьерского поезда». В этом постановлении с осуждением говорилось о том, что при отъезде из Ленинграда нарком «по личным соображениям задержал отправку поезда».
Те, кто понимал, в каких случаях в ту пору принимались подобные постановления, сразу предположили, что дни Луначарского как наркома сочтены.
Так оно и произошло. Сначала Анатолия Васильевича строго отчитали на заседании политбюро. Луначарский свою неправоту признал и попросил разрешения съездить за границу, чтобы немного подлечить здоровье, расшатанное за 12 лет пребывания в Совнаркоме.
Члены политбюро его просьбу обсудили (8 июля):
«28. Об отпуске т. Луначарскому».
Слова, которые произносили соратники наркома о его поездке за рубеж, в протокол не попали. Но вожди явно опасались, что, уехав за рубеж, обиженный Луначарский назад уже не вернётся. Поэтому и возникло предложение оставить в качестве заложницы его жену. И члены политбюро постановили:
«28. Обеспечить т. Луначарскому лечение за границей. Признать ненужным поездку жены т. Луначарского за границу».
Подобный вердикт партийных иерархов приравнивал наркома к обычным советским гражданам, которым брать в зарубежные поездки супругов не дозволялось. Это также подтверждало предположение, что свой пост в Совнаркоме Луначарский вскоре оставит.
18 июля 1929 года на заседании политбюро (присутствовали Ворошилов, Калинин, Молотов, Рудзутак, Сталин и Томский) вновь стоял вопрос (39-ый по счёту) «о тов. Луначарском». Вожди решали, кого поставить во главе наркомата по просвещению вместо ставшего ненужным Луначарского. Видимо, уже тогда в качестве кандидата на этот пост обсуждалась кандидатура видного большевика Андрея Сергеевича Бубнова.
А вот поездку за границу недавнего лефовца Сергея Эйзенштейна на заседаниях политбюро не обсуждали. И, тем не менее, Эйзенштейн уехал в чужие страны. Стало быть, его отправило туда ОГПУ, с одним из ответственных работников которого, Яковом Аграновым, знаменитый кинорежиссёр близко познакомился на лефовских «вторниках». Лубянка просто так (и мы не раз уже говорили об этом) покидать страну не позволяла никому. А если разрешила, значит, отъезжавший являлся её сотрудником.
Сергей Эйзенштейн (вместе со своим помощником Григорием Александровым) на целых три года покинул Советский Союз – искать кинематографической удачи на буржуазном Западе (и поставлять информацию ОГПУ).
В тот момент, как мы помним, Иностранный отдел ОГПУ готовил операции за рубежом, которые направлялись против наиболее злостных недругов страны Советов. В первую очередь это касалось Русского общевоинского союза (РОВСа), который возглавлял генерал Александр Павлович Кутепов. Большевики считали его самым яростным и активным врагом советской власти. Поэтому планировалось похитить генерала, привезти его в СССР и устроить над ним показательный судебный процесс. Так что охота за Кутеповым продолжалась.
Что же касается поэта-конструктивиста Ильи Сельвинского, то за рубеж он бы съездил с большим удовольствием. Но его туда не направляли. После постановки спектакля «Командарма 2», за разрешение которого, как мы помним, так ратовал вернувшийся из Парижа Маяковский, Сельвинский создал новую пьесу – «Теория юриста Лютце». Её главная героиня, студентка юридического факультета Лиза Лютце, написала курсовую работу, в которой утверждалось, что любой человек в принципе неподсуден.
В те времена подобное утверждение звучало вызывающе смело, поэтому осторожные преподаватели согласились принять эту работу только в том случае, если на ней будут стоять подписи не менее трёх уважаемых членов партии. Лизе Лютце даже указали дом («Высокий дом»), где она может найти таких большевиков. Однако тамошние партийцы отказались ставить свои подписи под её работой. Согласился расписаться (и расписался!) лишь один, который считался у них самым главным. Узнав об этом, все «неподписанты» тотчас разыскали Лизу и принялись расписываться на её «теории». Вот тут-то их всех и забрали. Прибывшие санитары – ведь, «Высокий дом», в котором они пребывали, был психиатрической клиникой, где лечили свихнувшихся партуклонистов (оппозиционеров).
