«Никогда не смейте просить поэта прочесть что-нибудь старое, вчерашнее. Нет хуже оскорбления. Потому что у настоящего мастера каждая новая вещь должна быть лучше прежних. А если она хуже, то, значит, поэт кончился. Или во всяком случае – кончается. И говорить ему об этом – феерическая бестактность. Зарубите себе на носу. Фе-е-ри-чес-кая!..»
Вероятно, и поэтому тоже (как пишет о Маяковском Александр Михайлов):
«… покидал он Париж без сожаления».
Однако в неотправленном письме Лили Юрьевне об оставленном Париже уже вообще не говорится, а всё дальнейшее описано в приподнято-деловом тоне:
«Девятого еду Берлин (на восьмое не было билетов), десятого читаю в Берлине и оттуда в Москву через Варшаву (пока не дают визы – только транзитную)».
Маяковскому зачем-то очень нужна была остановка в Варшаве. Какие именно неотложные дела ждали его в Польше, в письме он не сообщил. Но попытки получить желанную визу всё же продолжил.
Александр Михайлов:
«Скучал Маяковский и в Берлине. И встретив здесь актрису Нино Вачнадзе, вцепился в неё и не отпускал от себя. <…> Водил по магазинам, просил помочь выбрать подарки знакомым и непременно – оригинальные. И повторял: "Надоел Париж, надоел Берлин! Задыхаюсь я здесь, в Москву скорее, домой!"»
Сразу вспоминаются слова из его письма, написанного в Париже 6 декабря 1924 года:
«Здесь мне очень надоело – не могу без дела».
Не потому ли так скучал Маяковский, что настоящим «делом», ради которого его и отправили за границу, ему предстояло заняться только под самый занавес поездки?
Столица Польши
В очерке «Ездил я так» про свой приезд в столицу Польши Маяковский написал:
«В Варшаве на вокзале встретил чиновник министерства иностранных дел и писатели "Блока" (левое объединение)».
Сразу с вокзала Владимир Владимирович направился в гостиницу, где снял недорогой номер.
О том, что произошло на следующий день, в том же очерке сказано:
«На другой день начались вопли газет:
– Милюкову нельзя – Маяковскому можно!
– Вместо Милюкова – Маяковский и т. д.
Оказывается, Милюкову, путешествующему с лекциями по Латвии, Литве и Эстонии, в визе в Польшу отказали. Занятно.
Я попал в Варшаву в разгар политической борьбы: выборы».
Итак, о Павле Николаевиче Милюкове, бывшем министре иностранных дел Временного правительства России, которого не пустили в Польшу, Маяковский написал. И про польские выборы упомянул. Но ни словом не обмолвился о том, что его приезд в Варшаву совпал с гораздо более важными (и поэтому более шумными) политическими событиями.
Сначала (6 апреля 1927 года) китайцы совершили налёт на советское полпредство в Пекине. Было захвачено более ста коробок секретных документов. Их стали публиковать в газетах, сообщая о том, как Советский Союз готовил в Китае восстание, чтобы установить советскую власть.
А в Лондоне с 12 по 15 мая отряд полиции численностью в 200 человек произвёл внезапный обыск в здании, которое занимала Англо-русская торговая компания («Аркос»). На эту чрезвычайную акцию власти Великобритании пошли потому, что имели неопровержимые доказательства кражи сотрудниками этого советского учреждения секретного документа британского министерства воздушных сообщений.
В результате обыска было установлено, что под крылышком «Аркоса» действовал шпионско-диверсионный центр, который вёл активную работу по дестабилизации политической ситуации в Великобритании.
Бенгт Янгфельдт:
«… в списке "опасных коммунистов", которых следовало выслать из Англии, оказалась мать Лили. На допросах в британской службе безопасности Елена Юльевна уверяла, что "не является членом коммунистического кружка Аркоса и совсем не интересуется политикой", что она "из буржуазной семьи, и что её муж поддерживал царский режим", что "в результате русской революции она потеряла всё достояние, оставленное её мужем". Не ясно, что подействовало на следователя – эти аргументы или тот факт, что она "хорошая пианистка и играла на собраниях в клубе Аркоса", но в итоге Елену Юльевну вычеркнули из списка и позволили остаться в стране».
Всех подробностей событий, происходивших в британской столице, Маяковский, конечно же, не знал. Но о том, что случилось в Лондоне, ему было известно из газет, и он откликнулся на это происшествие стихотворением «Осторожный марш»:
«Гляди, товарищ, в оба!
Вовсю раскрой глаза!
Британцы / твердолобые
республике грозят…
Стучат в бюро Аркосовы,
со всех сторон насев:
как ломом, / лбом кокосовым
ломают мирный сейф».
О том, насколько «мирными» были «Аркосовы сейфы», можно судить по воспоминаниям Георгия Сергеевича Агабекова, резидента ОГПУ в Иране:
«Каждое утро, проснувшись, я наскоро одевался и шёл в канцелярию. У входа в коридоры стояли бидоны с быстро воспламеняющимся веществом, на случай, если нужно будет поджечь архивы. Эту предосторожность Москва предписала принять после обысков лондонского “Аркоса” и пекинского посольства».
Польская пресса тоже вовсю трубила о разоблачении очередной бесцеремонной попытки Советского Союза вмешаться в дела суверенного государства. Но в очерке «Ездил я так» Маяковский не упомянул об этом ни словечком. Он сообщил о другом событии (более «важном», с его точки зрения): на следующий день после приезда в столицу Польши советскому поэту пришлось сменить место своего пребывания.
Зачем?
Об этом – в очерке «Поверх Варшавы», опубликованном по возвращении в Москву в июльском номере журнала «Молодая гвардия»:
«Утром я перешёл из крохотного номера в номер за 19 злотых – для представительства. Я начал атаковываться корреспондентами, и карикатуристами, и фотографами. Понятно. Я – первый поэт, приехавший из красной Москвы».
Вряд ли приезд обычного стихотворца – пусть даже большевистской ориентации – мог вызвать такой ажиотаж у пишущей братии Варшавы. И вовсе не из-за отказа в визе Милюкову зачастили к советскому поэту «корреспонденты, карикатуристы и фотографы», а из-за невероятного шума, возникшего в мировой прессе в связи с делом Аркоса. Гепеушные посягательства на жизнь суверенной державы возмутили тогда всю Европу.
А весьма подозрительное поведение свободно разъезжавшего из страны в страну Маяковского давно уже успело привлечь внимание спецслужб Латвии, Франции и Великобритании. Польских журналистов явно кто-то проинформировал о связях поэта с лубянским ведомством, и они устроили ему форменный допрос с пристрастием.
