Борис Бажанов:
«На XV съезде партии, когда Сталин наметил свой преступный путь на коллективизацию, Сокольников выступил против этой политики и требовал нормального развития хозяйства, сначала лёгкой промышленности».
Григорий Сокольников, ещё недавно работавший заместителем председателя Госплана, а в 1928-ом назначенный председателем Нефтесиндиката, за свою речь был выслан из страны – он стал полпредом СССР в Великобритании.
Съезд большевиков-сталинистов единодушно исключил из партии семьдесят пять «активных деятелей троцкистской оппозиции» (тех, кто входил в Объединённую левую оппозицию, включая её лидеров). Всех исключённых вскоре отправили в ссылки или заключили под стражу.
Эти репрессии коснулись и лефовцев – ведь среди выдворенных из партии оппозиционеров оказалась и 26-летняя активная троцкистка Мария Яковлевна Натансон, ещё совсем недавно бывшая секретарём комфутов (коммунистов-футуристов). О ней Маяковский написал (незадолго до съезда партии) в журнале «Новый Леф», посвящённом десятой годовщине октябрьской революции (в статье «Только не воспоминания…»). Речь шла о том моменте, когда бывшие футуристы только-только объявили себя комфутами:
«С первых дней семнадцатилетняя Муся Натансон стала водить нас через пустыри, мосты и груды железного лома по клубам, заводам Выборгского и Василеостровского районов».
Запомним эту оппозиционерку – Марию Натансон. Мы с нею ещё не раз встретимся.
Надо полагать, что и ставший оппозиционером беспартийный Осип Максимович Брик, некогда возглавлявший комфутов, тоже высказывался о том, что происходит в партии, и как она расправляется с теми, кто не согласен с точкой зрения генсека Сталина.
Для резидента ОГПУ во Франции Якова Серебрянского 1927 год завершился успешно – в связи с десятилетием ВЧК-ОГПУ его наградили личным боевым оружием.
А для Бориса Бажанова год 1927-ой стал последним годом его пребывания в стране Советов. Вот что написал он в воспоминаниях:
«Я решил перейти границу 1 января (1928 года)…
Вечером 31 декабря мы с Максимовым отправляемся на охоту. Максимов, собственно, предпочёл бы остаться и встретить Новый год в какой-либо весёлой компании, но он боится, что его начальство (ГПУ) будет очень недовольно, что он не следует за мной по пятам. Мы приезжаем по железной дороге до станции Лютфабад и сразу же являемся к начальнику пограничной заставы. Показываю документы, пропуска на право охоты в пограничной полосе…
На другой день, 1 января рано утром, мы выходим и идём прямо на персидскую деревню. Через один километр в чистом поле и прямо на виду пограничной заставы я вижу ветхий столб: это столб пограничный, дальше – Персия. Пограничная застава не подаёт никаких признаков жизни – она вся мертвецки пьяна. Мой Максимов в топографии мест совершенно не разбирается и не подозревает, что мы одной ногой в Персии. Мы присаживаемся и завтракаем.
Позавтракав, я встаю; у нас по карабину, но патроны ещё все у меня. Я говорю: “Аркадий Романович, это пограничный столб, и это – Персия. Вы – как хотите, а я – в Персию, я навсегда оставляю социалистический рай – пусть светлое строительство коммунизма продолжается без меня”. Максимов потерян: “Я же не могу обратно – меня же расстреляют за то, что я вас упустил”. Я предлагаю: “Хотите, я вас возьму и довезу до Европы? Но предупреждаю, что с этого момента на вас будет такая же охота, как и на меня”. Максимов считает, что у него нет другого выходы – он со мной в Персию».
Войдя в персидскую деревушку, Бажанов с Максимовым отыскали представителей местной власти. Те послали гонца в административный центр, а там потребовали доставить беглецов к ним.
«Но местные власти решительно отказываются организовать нашу поездку ночью, и нам приходится ночевать в Лютфабаде.
Тем временем информаторы Советов переходят границу и пытаются известить пограничную заставу о нашем бегстве через границу. Но застава вся абсолютно пьяна, и до утра 2 января никого известить не удаётся. А утром 2 января мы уже выехали в центр дистрикта и скоро туда прибыли. Не подлежит никакому сомнению, что, если бы это не было 1 января и встреча Нового года, в первую же ночь советский вооружённый отряд перешёл бы границу, схватил бы нас и доставил обратно. Этим бы моя жизненная карьера и закончилась».
Оставшиеся в «раю»
Поэма «Хорошо!» продолжала подвергаться критике. Поэт-конструктивист Николай Адуев опубликовал такое обращение к поэту-лефовцу:
«Как недавно ещё на афише в Минске
вы печатали среди бела дня,
что глава конструктивистов – Сельвинский
попросту – Лефовский "молодняк".
Но и этот номер не прошёл,
ибо ещё Прутков сказал:
"Узрев на плохих стихах – «Хорошо» —
не верь своим глазам!"».
А Осип Брик написал вдруг киносценарий, который студия «Межрабпомфильм» запустила в производство. Маяковского этот творческий успех Осипа Максимовича не мог не задеть – ведь сценарии Владимира Владимировича ни один кинорежиссёр-лефовец ставить не захотел, а что касается киностудий, то все творения знаменитого поэта там безжалостно отвергали. А к чужому успеху Маяковский относился очень ревниво.
У Лили Брик под занавес года произошёл, по образному выражению Аркадия Ваксберга, «первый в её жизни любовный крах».
Всеволод Пудовкин в х/ф «Мать», 1926 г.
На этот раз она обратила внимание на известного уже тогда кинорежиссёра Всеволода Илларионовича Пудовкина, на того самого, что взялся снимать фильм по сценарию Осипа Брика. Ему было тридцать четыре года, и он был режиссёром кинокартины «Шахматная горячка», экранизировал роман Горького «Мать» (фильм обошёл весь мир) и снял фильм «Конец Санкт-Петербурга».
С Бриками Пудовкина познакомил Лев Кулешов, и Всеволод очень быстро вошёл в лефовский круг. Он был заядлым теннисистом, бегло изъяснялся по-французски и отличался светским лоском. Одним словом, обладал всеми теми достоинствами, которые обычно пленяли Лили Брик.
Но на этот раз, как говорится, коса нашла на камень – Пудовкин устоял, магические Лилины чары на него не подействовали.
Аркадий Ваксберг:
«Через год он поставит ещё один фильм, которому суждено войти в историю мирового кино, – "Потомок Чингисхана", сценарий которого напишет Осип, и это в ещё большей мере сблизит их всех. Но отказ блистательного мужчины откликнуться на призыв блистательной женщины, всех сводившей с ума и не знавшей до сих пор ни одного поражения, не мог не ранить самолюбия Лили. Она стойко выдержала этот удар».
