Рассматривая эту поэму с точки зрения литературной формы, мы видим, что Маяковский просто стёр самого себя».
Иными словами, никакой поэзии в этом стишке про «удачливого» литейщика Анненков не увидел.
А за две недели до публикации стихотворения в «Правде» другая всесоюзная газета («Пионерская правда») ещё раз напечатала стихи Маяковского для детей – «Возьмём винтовки новые». Но на этот раз рядом с текстом были помещены ноты композитора Климентия Корчмарёва, которые превращали строки поэта, призывавшего подрастающее поколение учиться стрелять (и убивать людей), в песню.
Диспуты и спектакли
Тем временем в столице Франции произошло событие, о котором стоит упомянуть. В феврале 1928 года в Париж вместе с женой Фаиной (Александрой Осиповной) прибыл Захар Ильич Волович, давний знакомец Владимира Маяковского и друг «семьи» Маяковского и Бриков. В книге Валентина Скорятина говорится, что 15 февраля Волович…
«… был зачислен в штат Генконсульства СССР делопроизводителем 1-го разряда. Однако уже спустя месяц он “откомандирован в полномочное представительство в непосредственное распоряжение полпреда т. Довгалевского В.С. и советника тов. Беседовского Г.З.”»
Ещё недавно занимавшего пост полпреда СССР во Франции троцкиста Христиана Раковского отправили в ссылку, а вместо него назначили Валериана Савельевича (Сауловича) Довгалевского, бывшего наркома почт и телеграфа РСФСР и дипломата, представлявшего свою страну в Швеции и в Японии. Его заместителем стал Григорий Зиновьевич Беседовский, который до этого служил в полпредстве СССР в Польше, возглавлявшемся Петром Войковым, затем был торгпредом СССР в Японии, а в 1927 году стал работать во Франции.
Захар Ильич Волович в Париже стал Владимиром Борисовичем Яновичем, сотрудником парижского отдела ОГПУ, размещавшегося в том же здании, что и полпредство. Начальником Владимира Яновича стал резидент ОГПУ во Франции Яков Серебрянский.
Григорий Беседовский потом написал о Владимире Яновиче и его жене:
«Список секретных сотрудников, освещавших жизнь эмиграции, хранился у Яновича в его несгораемом шкафу вместе с шифрами. В этом списке секретные сотрудники были под разными кличками, но даже к этому законспирированному списку никто не имел доступа, кроме Яновича и его жены… Жена Яновича ведала его специальным шифром, который хранился в несгораемом шкафу. Она шифровала все телеграммы…Она считалась, между прочим, одним из способнейших работников ГПУ и часто выполняла самые ответственные поручения».
А в Москве 18 февраля 1928 года, выступая на очередном диспуте, где вновь жёстко критиковали Леф и лефовцев, Маяковский заявил, что ведутся…
«… совершенно недопустимые, буржуазные разговоры относительно художников-лефовцев, левых и так далее!»
Из зала крикнули, что лефовцам следует уехать за границу. Маяковский мгновенно отреагировал, вспомнив художников Казимира Севериновича Малевича и Леонида Осиповича Пастернака:
«Зачем нам? Вы идите на Запад. У вас уже есть на Западе. Где у вас Малевич? Где у вас Пастернак? Все они на Западе, вырисовывают буржуазных дам, все они на Западе. А назовите мне одного левого художника, который бы уехал на Запад и остался там. Единственный – товарищ Бурлюк, который сейчас находится в Америке, собирая там пролеткульт и выпускает… <пропуск в стенограмме> к десятилетию Октября, где на первой странице – портрет Ленина. Это, товарищи, надо запомнить, и надо запомнить второе – что европейская левая живопись даёт работников, нужных для коммунистической культуры, для коммунистического искусства».
В зале кто-то выкрикнул фамилию Юрия Анненкова, и Маяковский сразу же откликнулся:
«Например, ваш Анненков до войны, может быть… <пропуск в стенограмме>, но сейчас он только ноздри и носики рисует».
С места крикнули:
– Это ваш Анненков!
– Возьмите его себе! – парировал Маяковский.
Юрий Анненков впоследствии написал в воспоминаниях:
«Во время своего пребывания в Париже в 1928 году Маяковский ни разу не обмолвился при мне, даже в шутку, об этом выступлении. Я его понимаю».
Так как вся левая оппозиция была отправлена в ссылку, могло показаться, что противостояние во властных структурах завершилось, и страна вздохнёт с облегчением.
Однако нет!
21 февраля 1928 года в «Комсомольской правде» появилось стихотворение Маяковского под названием «Сердечная просьба». Начиналось оно так:
«"Ку-ль-т-у-р-р-рная р-р-р-еволюция!"
И пустились! / Каждый вечер
блещут мысли, / фразы льются,
пухнут диспуты / и речи.
Потрясая истин кладом
(и не глядя / на бумажку),
выступал / вчера / с докладом
сам / товарищ Лукомашко.
Начал / с комплиментов ярых:
распластал / язык / пластом,
пел / о наших юбилярах,
о Шекспире, / о Толстом».
Для тех, кто внимательно следил за общественной жизнью страны, сразу было ясно, кого имел в виду автор под фамилией «Лукомашко»: «Лу» – это Анатолий Васильевич Луначарский, «ко» – известный в ту пору литературный критик Пётр Семёнович Коган, «шко» – нарком здравоохранения Николай Александрович Семашко. Все трое славились своим умением читать доклады на самые разные темы. Причём иной раз каждый из них выступал по нескольку раз в день. В разных аудиториях. Но то, о чём они зачастую говорили, удивляло Маяковского мелочностью тем:
«– Рыбу / ножиком / не есть,
чай / в гостях / не пейте с блюдца… —
Это вот оно и есть
куль-т-у-р-р-ная р-р-революция».
Поэт (явно по совету Осипа Брика или Якова Агранова) высмеивал подобных докладчиков, которых узнавали всюду, встречая громом аплодисментов:
«И пока / гремело эхо,
и ладони / били в лад,
Лукомашко / рысью ехал
на шестнадцатый доклад.
С диспута, / вздыхая бурно,
я вернулся / к поздней ночи…
Революция культурная,
а докладчики… / не очень».
О том, какую реакцию вызвала эта публикация, написала Наталья Брюханенко:
«21 февраля у меня с Маяковским был разговор по телефону:
– Когда увидимся? – спрашиваю я.
