– Сегодня я занят, – говорит он, – но завтра приду к вам, помахивая билетами, и мы пойдём в кино, потом – в концерт, а потом – в театр, сначала – в Большой, потом – поменьше, потом – в самый маленький.
Я смеюсь:
– Ладно, жду.
На следующий день, как всегда верный слову и аккуратный, Маяковский заехал ко мне с билетами в театр Корша на спектакль "Проходная комната".
Он приехал усталый и расстроенный. Когда я сказала, что мне очень нравятся его стихи о культурной революции "Сердечная просьба", напечатанные в "Комсомольской правде", он озлобленно сказал:
– Вещь-то хорошая, а из-за неё столько шума теперь. Луначарский написал официальное письмо с протестом. Я не думал, что про наркомов нельзя писать. Тем более, предварительно звонил Луначарскому, и мне передали от его имени, что он на стихи не обижается».
Маяковский всё ещё не замечал (или делал вид, что не замечает) наступившие в стране Советов новые времена. Они принесли с собой новые порядки, к которым надо было приспосабливаться. Всё это Владимиру Владимировичу наверняка растолковывал Осип Максимович Брик. И тогда на происходившие события поэт реагировал мгновенно. Когда «Рабочая газета» опубликовала жизнеописания уголовников (как бы в приключенческом жанре), Маяковский тотчас же опубликовал в «Комсомольской правде» свой стихотворный ответ под названием «Хочу воровать (“Рабочей газете”)»:
«Я в “Рабочей”, / я в “ Газете”
меж культурнейших даров
прочитал / с восторгом / эти
биографии воров…
Ну и романтика!
Хитры / и ловки,
деньгу прикарманьте-ка
и марш / в Соловки».
Да, в Соловках отбывали сроки уголовники. Но главными заключёнными тех мест являлись представители другого человеческого «ХЛАМа»: Художники, Литераторы, Артисты, Музыканты, которых советская власть начинала именовать «врагами народа».
Вот что написал о Соловках писатель Лев Разгон:
«Как мне кажется, идея создания на Соловках концентрационного лагеря для интеллигенции имела то же происхождение, что и массированная отправка за границу всего цвета русской философской мысли. Тех – за границу, а которые “пониже”, не так известны, не занимаются пока политической борьбой, но вполне к этому способны – изолировать от всей страны. Именно – изолировать. Ибо в этом лагере не должно быть и следа не только каторжных работ, но и никаких-либо других работ для высланных…
Запёртые на острове люди могли жить совершенно свободно, жениться, разводиться, писать стихи или романы, переписываться с кем угодно, получать в любом количестве любую литературу и даже издавать собственный литературный журнал, который свободно продавался на материке в киосках “Союзпечати”.
Единственное, что им запрещалось делать, – заниматься какой-либо физической работой, даже снег чистить! И дрова заготавливать, и обслуживать такую странную, но большую тюрьму. И для этой цели стали привозить на Соловки урок – обыкновенных блатных… И постепенно стал превращаться идиотски задуманный идиллический лагерный рай в самый обычный, а потом уже и в необычный лагерный ад».
В Соловецкий театральный коллектив под названием “Хлам” вошёл и Борис Глубоковский, поэт, писатель, актёр и режиссёр, проходивший по одному делу с поэтом Алексеем Ганиным и сосланный на Соловки.
Двадцатидвухлетний студент Ленинградского университета Дмитрий Сергеевич Лихачёв (будущий российский академик), за «контрреволюционную деятельность» арестованный 8 февраля 1928 года и тоже сосланный в Соловки, писал в своих «Воспоминаниях» об этом соловецком театре («Солтеатре»), «чекистском чуде» Соловков:
«В годы моего пребывания на Соловках душой Солтеатра, как и журнала “Соловки”, был Борис Глубоковский – актёр Камерного театра Таирова, сын известного в своё время богослова и историка Николая Никаноровича Глубоковского…
Это был высокого роста человек, стройный, красивый, живой, с хорошими манерами…
Солтеатр был главным “показушным” предприятием на Соловках. Театром хвастались перед различными комиссиями, перед приезжавшим из Москвы начальством, перед Горьким, побывавшим на Соловках весной 1929 года».
Борис Глубоковский запомнился Дмитрию Лихачёву его «обозрением»:
«Чрезвычайной популярностью пользовалась на Соловках его постановка “Соловецкое обозрение”. Постановка остро иронизировала над соловецкими порядками, бытом и даже начальством. Однажды, когда одна из “разгрузочных комиссий” в подпитии смотрела в театре “Соловецкое обозрение” в переполненном заключёнными зале, Б.Глубоковский (тоже, очевидно, хлебнувший), который вёл представление, выкрикнул со сцены: “Пойте так, чтобы этим сволочам (и он указал рукой на комиссию) тошно было”».
Глубоковский писал в Соловках и песни, о чём Дмитрий Лихачёв тоже упомянул:
«Стихи писал сам Глубоковский, а мотивы он подбирал главным образом из оперетт. Но всё ж таки один мотив сочинил, говорят, сам: к его песне “Огоньки”, которую в начале 30-х гг пела вся Россия. Заканчивалась эта песнь следующими словами:
От морозных метелей и вьюг
Мы, как чайки, умчимся на юг,
И мелькнут вдалеке огоньки —
Соловки, Соловки, Соловки…
Всех, кто наградил нас Соловками,
Просим, приезжайте сюда сами,
Посидите здесь годочков три иль пять —
Будете с восторгом вспоминать».
Давая в 1995 году интервью, академик Лихачёв сказал:
«Ведь что такое… Октябрьский переворот? Против кого он был направлен? Против интеллигенции. Первый год во власти стояли полузнайки. Стали арестовывать профессоров…»
Каким же провидцем оказался Дмитрий Мережковский, который ещё в 1905 году предупреждал, что Россию могут захватить хамы! И они страну захватили.
Вот воспоминания другого узника Соловков Бориса Николаевича Ширяева (из его книги «Неугасимая лампада»):
«Занавес раздвинулся. На сцене вся труппа, приветствующая гостей (в организованный заключёнными в Соловках театр “ХЛАМ” приехал начальник всех лагерей того времени Глеб Бокий). К рампе выходит куплетист Жорж Леон во фраке и с хризантемой в петлице. Он по-эстрадному кланяется Бокию:
Шептали все… Но кто мог верить?
Казался всем тот слух нелеп.
Нас разгружать сюда приедет
На “Глебе Боком” – Бокий Глеб.
