В конце года планировалось участие Шейнмана в переговорах с американскими финансистами, для чего предполагалась поездка его в Соединённые Штаты. Однако состояние больного советского банкира помешало этому. И 1 декабря 1928 года глава акционерного общества «Амторг» Саул Григорьевич Брон получил телеграмму, подписанную самим Иосифом Сталиным. В этом послании говорилось:
«Шейнман серьёзно захворал, выбыл из строя, останется в Германии. Взамен Шейнмана посылаем Сокольникова».
Но Григорию Сокольникову Северо-Американские Соединённые Штаты в визах отказали. И Шейнмана уговорили поехать за океан, дождавшись выздоровления. 20 декабря политбюро постановило:
«Одобрить предложение т. Шейнмана о его поездке в Америку после праздников».
Обо всех этих проблемных вопросах, которые занимали тогда членов советского правительства, Владимир Маяковский, конечно же, ничего не знал. У него было немало и своих собственных забот. И мы бы, наверное, никогда не стали бы так подробно расписывать биографию Арона Шейнмана, если бы обстоятельства не складывались так, что судьбе советского банкира предстояло пересечься с судьбой советского поэта.
Домашние хлопоты
Своим «Кисам» (Лили и Осипу) вернувшийся из заграницы Маяковский привёз массу подарков. Но самым главным был автомобиль марки «Рено». Ваксберг пишет:
«Достался он Маяковскому тяжело: с трудом удалось наскрести денег, с трудом уладить таможенные формальности (без помощи того же Агранова вряд ли это могло обойтись). Самому Маяковскому автомобиль был напрочь не нужен».
Лили Брик на автомобиле «Рено» В.Маяковского
И, тем не менее, он написал стихотворение «Ответ на будущие сплетни», которое было опубликовано в январском номере журнала «За рулём»:
«Москва / меня / обступает, сипя,
до шёпота / голос понижен:
"Скажите, / правда ль, / что вы / для себя
авто / купили в Париже?"»
Водить машину Маяковский не умел. Учиться вождению не стремился. Да и купленная машина не соответствовала его габаритам. Лили Брик впоследствии написала:
«Маяковский привёз из Парижа автомобиль, такой маленький, что сам с трудом влезал в него, согнувшись в три погибели».
Но «Ответ на будущие сплетни» всё же заканчивался словами:
«Не избежать мне / сплетни дрянной.
Ну что ж, / простите, пожалуйста,
что я / из Парижа / привёз Рено,
а не духи / и не галстук»
Ваксберг эти строки прокомментировал так:
«Галстук, кстати, он привёз тоже: как и духи: и то и другое для Лили. Но "Рено" затмил всё остальное».
Лили Брик:
«Я, кажется, была единственной москвичкой за рулём, кроме меня управляла машиной только жена французского посла».
Но у Маяковского был ещё один «подарок» для Лили Брик – стихи, посвящённые Татьяне Яковлевой.
Лили Брик отреагировала на них (в пересказе Бенгта Янгфельдта) так:
«Я огорчилась, когда Володя прочёл мне "Письмо из Парижа о сущности любви", – призналась Лили впоследствии. Это был эвфемизм – она испытала не огорчение, а разочарование и обиду. Подтвердив чувства Маяковского к Татьяне, стихотворение нанесло страшный удар по самолюбию; впервые её место в жизни и в поэзии Маяковского оспаривалось, и это стало для неё потрясением».
Но «Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви» было не единственным стихотворением, посвящённым Татьяне. Было ещё одно – «Письмо Татьяне Яковлевой», в котором говорилось:
«Ты одна мне / ростом вровень,
стань же рядом / с бровью брови,
дай / про этот / важный вечер
рассказать / по-человечьи».
Заканчивалось стихотворение так:
«Ты не думай, / щурясь просто
из-под выпрямленных дуг.
Иди сюда, / иди на перекрёсток
моих больших / и неуклюжих рук.
Не хочешь? / Оставайся и зимуй,
и это оскорбление / на общий счёт нанижем.
Я всё равно / тебя / когда-нибудь возьму —
одну / или вдвоём с Парижем».
Вскоре из Парижа пришло письмо – от Марины Цветаевой, которая писала:
«Дорогой Маяковский! Знаете, чем кончилось моё приветствование Вас в "Евразии"? Изъятием меня из "Последних новостей", единственной газеты, где меня печатали – да и то стихи – 10–12 лет назад».
А Элли Джонс, так и не дождавшись весточки от Маяковского, написала ему письмо, отправив его в дом, что в Лубянском проезде. Она сообщала свой новый нью-йоркский адрес, добавив при этом (словно что-то предчувствовала):
«А знаете, запишите этот адрес в записной книжке – под заглавием "В случае смерти, в числе других, прошу известить и – нас". Берегите себя».
С чего вдруг у Элли Джонс возникла такая просьба?
Бенгт Янгфельдт предположил следующее:
«Маяковский боялся, что его убьют. Двадцатые годы были эпохой беззакония и бандитизма, и в Сокольниках, и в Гендриковом переулке их неоднократно пытались ограбить, Маяковский постоянно носил собой кастет и заряженный пистолет. Своими стихами и вызывающими манерами он будил в людях сильные реакции, и однажды один сумасшедший пытался его убить».
Просьба Элли Джонс заинтриговала и Аркадия Ваксберга, который, поразмышляв, написал:
«Чем была вызвана эта просьба? Какие обстоятельства побудили мать его дочери смоделировать ситуацию, для которой, вроде бы, не было никаких оснований? Сколько-нибудь точного ответа на этот загадочный вопрос не существует. Да – тоже странное дело! – его никто до сих пор и не ставил. Лишь Валентин Скорятин, следуя версии о насильственной смерти поэта, считал, что Маяковский допускал возможность своего убийства и этим подозрением поделился с Элли. Никаких оснований для такой версии не существует – загадка, увы, так загадкой и остаётся. Но нет оснований отвергнуть и другую версию. Маяковский вполне мог поделиться с Элли своим предчувствием смерти, не обязательно вовсе насильственной, и Элли вполне могла отнестись к этому всерьёз. А ведь мысли о смерти действительно посещали поэта».
