Борис Бажанов так охарактеризовал начальника Серебрянского, главу ИНО ОГПУ:
«Трилиссер был фанатичный коммунист, подбирал своих резидентов тоже из фанатичных коммунистов. Это были опасные кадры, не останавливавшиеся ни перед чем. Такие дела, как взрыв собора в Софии… или похищение генерала Кутепова в Париже, были их обычной практикой».
О взрыве собора и похищении генерала Кутепова – речь впереди. А пока ГПУ ещё только собирало свои «опасные кадры». Что же касается тех, кто руководил работой Лубянки (входил в Президиум ГПУ или в его коллегию), то вот что о них написал всё тот же Борис Бажанов:
«…коллегия ГПУ была бандой тёмных прохвостов, прикрытая для виду Дзержинским».
А Владимир Маяковский в тот момент продолжал работать над рекламой товаров, которые выпускало объединенение по переработке сельскохозяйственной продукции (Моссельпром). В «Хронике жизни и деятельности Маяковского» об этом сказано:
«В октябре Маяковский написал для Моссельпрома рекламные тексты о папиросах «Ира», «Моссельпром», «Красная Звезда», «Шутка», «Червонец», «Прима», «Араби», «Леда», «Посольские», о столовом масле, дешёвом хлебе, печенье, макаронах, шоколаде, четыре текста относительно обедов, отпускаемых на дом, и четыре – для уличной фигурной рекламы конфет».
Вот образцы той рекламы:
«Нигде кроме
как в Моссельпроме».
«Нами / оставляются / от старого мира
только – / папиросы «Ира»»
О той своей работе Маяковский говорил следующее (в «Я сам»):
«Один из лозунгов, одно из больших завоеваний «Лефа» – деэстетизация производственных искусств, конструктивизм. Поэтическое приложение: агитка и агитка хозяйственная – реклама. Несмотря на поэтические улюлюкания, считаю «Нигде кроме как в Моссельпроме» поэзией самой высокой квалификации».
Конструктивисты в этот момент тоже не сидели сложа руки – выпустили (тиражом в 1500 экземпляров) книгу «Мена всех». Её название было анаграммой (от греческих слов «áná» – «снова» и «grámmá» – «буква»), то есть литературным приёмом, позволяющим путём перестановки букв в слове образовывать новые слова. На этот раз пародировалось название журнала («Смена вех»), выходившего с 1921 года в Праге, в котором эмигранты писали, что нэп приведёт Россию «от коммунизма к капитализму». Авторы «Мены всех» (Алексей Чичерин, Корнелий Зелинский и Илья Сельвинский) в очередной раз торжественно провозглашали (в тон футуристической «Пощёчине» и декларации имажинистов):
«Конструктивизм – высшее мастерство, глубинное исчерпывающее знание всех возможностей материала и умение сгущаться в нём.
Конструктивизм есть небывалое утверждение искусства.
Мастера всех эпох ПРЕДЧУВСТВОВАЛИ конструктивизм, и только мы осознали его».
А Леф 22 октября заключил соглашение с Московской ассоциацией пролетарских писателей. В передовой статье журнала «Леф» (написанной Маяковским явно сразу после прочтения книги Троцкого, в которой тот предлагал поэту посмотреться в зеркало) о соглашении с МАППом сказано:
«В чём смысл этого соглашения? Что у нас общего?
Мы видим, что пролетарской культуре грозит опасность со стороны слишком скоро уставших, слишком быстро успокоившихся, слишком безоговорочно принявших в свои объятья кающихся заграничников, мастеров на сладкие речи и вкрадчивые слова. Мы дадим организованный отпор тяге «назад!», в прошлое, в поминки. Мы утверждаем, что литература – не зеркало, отражающее историческую борьбу, а оружие этой борьбы.
Леф не затушёвывает этим соглашением разницу наших профессиональных и производственных принципов. Леф нацелено развивает намеченную им работу. Леф рад, что с его маршем совпал марш передового отряда пролетарской молодёжи».
Под «маршем передового отряда» Маяковский имел в виду исполнявшееся в октябре пятилетие РКСМ (Российского коммунистического союза молодёжи). Объединяясь с МАППом, поэт как бы снисходительно похлопывал по плечу молодых людей из этого «передового» пролетарского отряда. А между тем мапповцам было доступно то, что лефовцам и не снилось. Например, решение жилищного вопроса. О том, как воспользовался неожиданно представившейся возможностью Маяковский – в воспоминаниях лефовца Петра Незнамова:
«Жилплощадь на Покровке я также получил не без его участия, в качестве «приложения» к договору Лефа с МАППом. Либединскому, Фадееву, Герасимовой, Колосову, М. Голодному и другим пролетарским писателям тогда было предоставлено до двадцати комнат в бывшей гостинице «Компания»».
Той же осенью с Вологодчины в Москву окончательно приехал поэт Алексей Ганин, называвший себя «романтиком ХХ века». Он написал роман-притчу «Завтра» и теперь его стало волновать спасение России от «еврейского Интернационала».
Ганин принялся составлять «тезисы», названные им «Манифестом русских националистов».
В книге Галины Пржиборовской «Лариса Рейснер» приводится рассказ Л. Розенблюма, друга семьи Рейснеров, о том, как в доме Бориса Малкина в присутствии Лили Брик и Владимира Маяковского Лариса Михайловна рассказывала о своей поездке в город на Неве. Она была в тёмном платье с открытой шеей, на шее – цепочка с подобием чёрного креста. Ехавший вместе с ней в одном вагоне Эфраим Склянский, заместитель Троцкого, был так очарован её красотой и обоянием, что, встав на колено, поцеловал ей ногу.
«Краснощёковщина» и ОГПУ
Члены политбюро продолжали изучать дело Промбанка. 15 октября 1923 года на очередном заседании кремлёвским вождям было зачитано письмо Александра Григорьевича Белобородова, заместителя Феликса Дзержинского, одного из организаторов расстрела царской семьи. Белобородов предлагал:
««Краснощёковщина» должна быть выжжена огнём!»
Как отреагировали на это руководители страны, в протоколе заседания не сказано.
18 октября в Кремле вновь рассматривали дело Краснощёкова – докладывал член Центральной Контрольной Комиссии Емельян Михайлович Ярославский (Миней Израилевич Губельман).
На этом же заседании политбюро вожди решили сделать более солидным статус ГПУ НКВД РСФСР, и с 15 ноября это ведомство стало именоваться ОГПУ при Совнаркоме СССР, то есть было поднято до союзного уровня.
22 ноября Зиновьев, Каменев, Рыков, Сталин, Томский, Бухарин, Калинин и Рудзутак вновь рассматривали вопрос о Промбанке:
«2. Дело Краснощёкова (Сольц)».
Кроме Арона Александровича Сольца, которого называли «совестью партии», вождей с подробностями этого дела знакомил и Николай Васильевич Крыленко, только что назначенный председателем Верховного суда СССР (в 1917 году по рекомендации Ленина прапорщик Крыленко побывал в должности верховного главнокомандующего российской армии). И вновь члены политбюро пытались решить, как же им поступить с кутилами-коммунистами. Обсудив вопрос, договорились:
