Друзья вызволяют
Матвей Ройзман:
«Мне пришлось говорить с начальником отдела, за которым числилось дело 4 поэтов. Я рассказал, как всё произошло на самом деле в пивной… Начальник попросил позвонить ему по телефону на следующий день. Я это сделал, и он сообщил мне, что сегодня вечером Сергей будет на свободе».
Какими же надо было обладать связями, чтобы вот так легко связываться по телефону не просто с каким-то работником ГПУ, а с начальном именно того отдела, который «вёл дело» арестованных поэтов?
Сергея Есенина, в самом деле, в тот же вечер выпустили из застенков Лубянки.
30 ноября «Правда» напечатала открытое письмо четырёх поэтов, в котором они заявляли:
«Всякие возражения и оправдания, впредь до разбора дела третейским судом, считаем бесполезными и преждевременными…
Пётр Орешин, Сергей Клычков, А. Ганин, С. Есенин».
Сразу вспоминаются есенинские строки, в которых наглядно передаётся настроение, охватившее тогда поэта:
«Защити меня, влага нежная,
Май мой синий, июнь голубой,
Одолели нас люди заезжие,
А своих не пускают домой.
Знаю, если не в далях чугунных,
Кров чужой и сума на плечах,
Только жаль тех дурашливых, юных,
Что сгубили себя сгоряча.
Жаль, что кто-то нас смог рассеять,
И ничья непонятна вина.
Ты Рассея, моя Рассея,
Азиатская сторона».
О Есенине той поры в книге Владислава Тормышова сказано:
«Он не писал верноподданнических стихов, не сочинял агиток, позволял себе иметь мнение по любому вопросу и высказывал его вслух. Он тяжело переживал запреты цензуры на публикацию его сочинений. ОГПУ распространяло небылицы, сплетни, анекдоты о Есенине…
При этом писали не всегда правду. Иногда совсем неправду, как Мариенгоф, Кручёных, Сосновский и компания».
4 декабря газета «Трудовая копейка» поместила рекламу продукции треста «Моссукно» (текст и рисунки Маяковского):
«Стой! Прочти! Посмотри!
Выполни точка в точку.
И в Моссукне, магазин № 3,
оденешься в рассрочку».
Вечером 10 декабря 1923 года в театре Всеволода Мейерхольда проходил диспут на тему «Гипертрофия искусства». Доклад делал режиссёр Константин Миклашевский (тот самый, что ставил спектакль по пьесе Горького «Работяга Словотёков»). В обсуждении принял участие и Маяковский.
В эти же часы (в 8 вечера) в Доме печати начался общественный суд над Ганиным, Есениным, Клычковым и Орешиным.
Поэтов судят
О существе дела собравшимся доложил Платон Керженцев.
Матвей Ройзман:
«Обвинителем выступил Л. Сосновский. Он сосредоточил основной огонь своей речи на Сергее. Резко обрушился на четырёх поэтов председатель суда Демьян Бедный… Впрочем, нотки сожаления зазвучали в его голосе, когда он говорил о том, что Есенин губит свой талант».
Суд продолжался до 3 часов ночи, и было объявлено, что окончательное решение будет оглашено вечером 13 декабря.
16 декабря газета «Правда», сообщив, что поэтам объявлено «общественное порицание», добавила:
«Инцидент ликвидируется настоящим постановлением и не должен служить в дальнейшем поводом или аргументом для сведения счётов, и поэты Есенин, Орешин, Клычков и Ганин, ставшие в советские ряды в тяжёлый период революции, должны иметь полную возможность по-прежнему продолжать свою литературную работу».
Устами общественных судей ГПУ как бы предупреждало Есенина, что он сможет «по-прежнему продолжать свою литературную работу», если будет соблюдать гепеушные правила и порядки (то есть продолжит выполнять доверенное ему дело).
А Маяковский 17 декабря 1923 года (как сообщается о том в «Хронике» его жизни и деятельности):
«…сдал в губотдел Союза рабочих полиграфического производства рукопись написанной совместно с С. Третьяковым агитпоэмы «Рассказ про то, как узнал Фадей закон, защищающий рабочих людей (Кодекс законов о труде)»».
Поэма заканчивалась очень оптимистично:
«Такого кодекса / нет нигде.
Живёт Фадей / и не нахвалится
на советский кодекс / законов о труде».
А у Есенина в тот момент никакого оптимизма не было, ведь «советский кодекс законов о труде» не защищал его никак. Об этом поэт говорил в написанной им статье «Россияне».
Обиженный и разгневанный поэт бил наотмашь. Досталось от него всем, но особенно – Льву Сосновскому, который в тот момент был членом Центральной Контрольной Комиссии (ЦКК):
«Не было омерзительнее и паскуднее времени в литературной жизни, чем время, в которое мы живём.
Тягостное за эти годы состояние государства в международной схватке за свою независимость случайными обстоятельствами выдвинуло на арену литературы революционных фельдфебелей, которые имеют заслуги перед пролетариатом, но ничуть не перед искусством.
…эти типы развили и укрепили в литературе пришибеевские нравы.
– Расходитесь, – мол, – так твою так-то! Где это написано, чтоб собирались по вечерам и песни пели?!
Некоторые типы, находясь в такой блаженной одури и упоённые тем, что на скотном дворе и хавронья сходит за царицу, дошли до того, что и впрямь стали отстаивать точку зрения скотного двора.
Сие относится к тому типу, который часто подписывается фамилией Сосновский.
Маленький картофельный журналистик, пользуясь поблажками милостивых вождей пролетариата и имеющий столь же близкое отношение к литературе, как звезда небесная к подошве его сапога, трубит почти около семи лет всё об одном и том же, что русская современная литература контрреволюционна и что личности попутчиков подлежат весьма большому сомнению…
Бездарнейшая группа мелких интриганов и репортёрских карьеристов выдвинула журнал, который называется «На посту»…»
Хотя есенинская статья не была опубликована, какие-то её положения автор явно высказывал вслух. Видимо, поэтому 30 декабря на первой странице «Правды» появился фельетон Михаила Кольцова «Не надо богемы», в котором говорилось:
«Надо наглухо забить гвоздями дверь из пивной в литературу. Что может дать пивная в наши дни и в прежние времена – уже всем ясно. В мюнхенской пивной провозглашено фашистское правительство Кара и Людендорфа; в московской пивной организовано национальное литературное объединение «Россияне». Давайте, будем грубы и нечутки, заявим, что это одно и то же».
