Михаил Кольцов напомнил читателям о «пивном путче», который произошёл в мюнхенской пивной «Бюргербройкеллер» 8 февраля 1923 года. Там вождь немецких нацистов Адольф Гитлер провозгласил лидера баварских правых Густава фон Кара регентом Баварии, генерала Эриха Людендорфа – главнокомандующим германской армии, а себя – имперским канцлером. Мюнхенский путч провалился, Гитлер был отправлен за решётку. Называя Есенина и его друзей фашистами, Михаил Кольцов призывал и с ними поступить точно так же.
В том, что фельетон «Не надо богемы» был написан по заказу Лубянки, вряд ли стоит сомневаться. Тем более, ОГПУ в тот момент резко расширило сеть своих осведомителей. Об этом рассказал Борис Бажанов, описав услышанный им на заседании одной из комиссий ЦК разговор видного большевика Андрея Сергеевича Бубнова, заведовавшего отделом агитации и пропаганды ЦК РКП(б), и гепеушника Генриха Ягоды:
«Ягода хвастался успехами в развитии информационной сети ГПУ, охватывавшей всё более и более всю страну. Бубнов ответил, что основная база этой сети – все члены партии, которые нормально всегда должны быть информаторами ГПУ; что же касается беспартийных, то вы, ГПУ, конечно, выбираете элементы, наиболее близкие и преданные советской власти. «Совсем нет, – возражал Ягода, – мы можем сделать сексотом кого угодно, и, в частности, людей, совершенно враждебных советской власти». – «Каким образом?» – любопытствовал Бубнов. «Очень просто, – объяснял Ягода. – Кому охота умереть с голоду? Если ГПУ берёт человека в оборот с намерением сделать из него своего информатора, как бы он ни сопротивлялся, он всё равно, в конце концов, будет у нас в руках: уволим с работы, а на другую нигде не примут без секретного согласия наших органов. И в особенности, если у человека есть семья, жена, дети, он вынужден быстро капитулировать»».
Между прочим, именно так ГПУ взяло «в оборот» Сергея Есенина, пытаясь заставить его плясать под лубянскую дудку.
Но вернёмся к суду над четырьмя поэтами. На оглашении приговора суда Есенин не присутствовал, так как (согласно сохранившимся документам) 13 декабря он лёг в профилакторий, который находился в больнице на улице Большая Полянка. Поэт-имажинист пролежал там до конца января следующего года.
А в Палестину в это время прибыли агенты ОГПУ: два Якова – Блюмкин и Серебрянский. Перед отъездом из Москвы их принял первый заместитель председателя ОГПУ и куратор Иностранного отдела Вячеслав Рудольфович Менжинский, который порекомендовал делать за границей «всё, что будет полезно для революции». У Блюмкина были документы на Моисея Гурфинкеля (Гурсинкеля). Прибывшие на Ближний Восток россияне открыли в Яффе (ныне – один из районов Тель-Авива) прачечную, которая стала штаб-квартирой их резидентуры.
А всё ещё находившийся в Польше Нестор Махно сделал публичное заявление о необходимости непримиримой борьбы с большевиками и советской властью.
Финиш года
19 декабря 1923 года Луначарский отправил руководителям постоянных представительств СССР за рубежом, а также работавшим там сотрудникам наркомата по просвещению (НКП) следующий документ:
«Товарищам полпредам, представителям НКП за границей и другим представителям Советской власти.
Известный поэт В. Маяковский командируется Наркомпросом в длительную поездку с широкими художественно-литературными целями. Наркомпрос РСФСР просит всех официальных представителей российского и союзных правительств, а равно всех лиц, стоящих на платформе советской власти и могущих быть полезными т. Маяковскому в его поездке, оказывать ему всемерную поддержку».
О том, какая обстановка складывалась тогда в стране Советов, кремлёвские вожди могли узнать из представленной Генрихом Ягодой секретной сводки ОГПУ от 28 декабря:
«Обзор политического настроения рабочих за ноябрь 23 г.
Настроение рабочих в ноябре по-прежнему не вполне удовлетворительное. ‹…› Наблюдается недовольство на почве фактического снижения уровня зарплаты, сокращения штатов. ‹…› Следствием тяжёлого экономического положения рабочих является высокий уровень забастовочного движения по СССР и наблюдается рост антисоветского влияния среди рабочих…
Во главе националистического движения идёт Чечня. Вся Чечня и часть Дагестана представляет из себя вооружённый лагерь».
А вот каким запомнился тот момент Борису Бажанову:
«Ленин умирает. Борьба за наследство идёт между тройкой и Троцким. Тройка ведёт энергичную пропаганду в партии, выставляя себя как верных и лучших учеников Ленина. А из Ленина официальная пропаганда создаёт икону – гениальный вождь, которому партия обязана всем, а написанное им – Евангелие, подлинная истина».
Уже семь лет большевики управляли страной, но всё ещё не научились хозяйствовать так, чтобы удовлетворить чаяния народа. Рабочие, ради которых, как утверждала официальная пропаганда, и совершался Октябрьский переворот, ухудшавшимся с каждым днём положением были категорически недовольны.
А как обстояли дела у Маяковского?
Он (вместе с Асеевым) сочинял по заказу треста Моссукно агитпоэму «Ткачи и пряхи! Пора нам перестать верить заграничным баранам!». В ней речь шла о том, что советские ткачихи смогут дать советским людям ткани из советской шерсти:
«Наши ткани / не богатым –
обошьёшься из зарплаты!
Кто не верит – / посмотри
в магазине № 3.
Забрели в магáзин вы бы,
цены – грош, / огромный выбор!
Подобрали точка в точку,
и бери товар в рассрочку».
Александр Михайлов:
«Конец года обозначил полярные точки в творчестве Маяковского: «Нигде кроме как в Моссельпроме» – рекламу на конфетных этикетках, на печенье, на вывесках киосков и магазинов, просто на заборах. Торжество производства над поэзией, попрание искусства…
Рекламные плакаты идут как с конвейера. Реклама макарон, папирос, пива, журнала «Московский планетарий». ‹…› Оптимизм бьёт через край:
«Нечего на цены плакаться,
в ГУМ, комсомольцы,
в ГУМ, рабфаковцы!..»
«Папиросы «Червонец» хороши на вкус.
Крепки, как крепок червонный курс»…
Пережив драму любви, исчерпав себя в бурном лирическом всплеске поэмы «Про это», Маяковский целиком отдался утилитарному деланию продукции, хотя внешне и связанной с искусством, но не являющейся искусством в его высоком значении».
Корнелий Зелинский:
«Новый 1924 год Маяковский пригласил меня встречать вместе. Встречали у художника А. Штейнберга».
