Впрочем, чуть позднее Троцкий написал, что пожар на самолёте был устроен по приказу Сталина. Напомним, что помощником Соломона Могилевского, главы ЧК Закавказья, был молодой чекист Лаврентий Берия (ему только что исполнилось 26 лет).
В марте 1925 года газета «Правда» неожиданно опубликовала письмо Горького, присланное с итальянского острова Капри. Знал ли пролетарский писатель о том, что на Лубянке выбивают из арестованных поэтов показания по делу «Ордена русских фашистов», неизвестно, но в своём письме он говорил:
«…неонародническое настроение или течение, созданное поэтами Клычковым-Клюевым-Есениным… становится всё заметнее, кое у кого уже приняло русофильскую окраску, что, в конце концов, ведёт к русскому фашизму».
За поэтов, которые вместе с Алексеем Ганиным продолжали находиться в Бутырской тюрьме, заступиться было некому. 27 марта 1925 года их «дело» поступило в Президиум ВЦИКа СССР, то есть передано на рассмотрение лидеров большевистской партии. Но вот что сказал об этих вождях Борис Бажанов:
«Лидеров интересовала власть; они были заняты борьбой за власть внутри партии. Вне партии был выставлен против населения заслон ГПУ, вполне действенный и запрещавший населению какую бы то ни было политическую жизнь; следовательно, ликвидировавший малейшую угрозу власти партии. Партийное руководство могло спать спокойно…»
И секретарь ВЦИК Авель Сафронович Енукидзе, ознакомившись с документами, присланными ОГПУ, написал:
«Считая следствие по настоящему делу законченным и находя, что в силу некоторых обстоятельств передать дело для гласного разбирательства в суд невозможно – полагал бы: «Войти с ходатайством в Президиум ВЦИК СССР с вынесением по делу Ганина А. А. внесудебного приговора»».
В Президиум с таким ходатайством вошли, и внесудебный приговор был вынесен. Как оказались созвучны ему стихотворные строки поэта Ганина:
«Мой бедный Шут, кончай свой дикий пляс.
Кончай игру холодными огнями,
Мы всё прошли. И вот последний час
Звенит в замках тяжёлыми ключами…
Врата скрипят. Несётся бледный Конь.
Мы в жёлтом пламени последнего порога.
Молись, мой Шут, снимай свой балахон
И жги колпак за скорби в жертву Богу».
30 марта Алексея Ганина расстреляли. Вместе с ним (в той же Бутырской тюрьме) были расстреляны Пётр и Николай Чекрыгины, Виктор Дворяшин, Владимир Галанов и Михаил Кротков. Бориса Глубоковского и ещё двоих его подельников сослали на десять лет в Соловки. Судьба остальных подследственных неизвестна.
О том времени справедливо заметил в своей книге о Есенине Виктор Кузнецов:
«Нас так запугали 1937 годом, но о миллионах трупов 20-х годов непростительно трусливо забыли».
Знал ли о расстреле поэтов Маяковский?
Должен был знать. Как сослуживец Агранова и его закадычный друг.
А как откликнулся на расправу с ними?
Стихотворений об этом инциденте Маяковский не написал. Но в поэме «Владимир Ильич Ленин» есть две строки:
«Плюнем в лицо / той белой слякоти,
сюсюкающей / о зверствах Чека!»
Матвей Ройзман, который сделал вид, что ничего не знает о расправе над Ганиным и его друзьями, в воспоминаниях написал:
«В 1924–1925 годах у Сергея было время самой плодотворной творческой работы. Он говорил:
– Наступила моя пора Болдинской осени!
Ради того, чтобы работать в полную силу, он подолгу жил вне Москвы…»
Алексей Ганин
Но вовсе не «творческая работа» заставляла Есенина «жить вне» столицы страны Советов. 27 марта (за три дня до расстрела в Бутырке – явно кем-то заранее предупреждённый) он вновь спешно покинул Москву и 30 марта прибыл в Баку. Видимо, в дороге написал:
«В грозы, в бури, / В житейскую стынь,
При тяжёлых утратах, / И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым –
Самое высшее в мире искусство».
Писатель и драматург Всеволод Иванов:
«С. Есенин не казался мне мрачным, обречённым. Это был человек, который пел грустные песни, но словно не его сочинения…
Рапповцы считали себя вправе распоряжаться не только мыслями Есенина, но и чувствами его, – он смеялся над ними, и ему была приятна мысль вести их за собой магией стиха:
– А я их поймал!
– В чём?
– Это они – хулиганы и бандиты в душе, а не я. Оттого-то и стихи им мои нравятся.
– Но ведь ты хулиганишь?
– Как раз ровно настолько, чтобы они считали, что я пишу про себя, а не про них. Они думают, что смогут меня учить и мной руководить, а сами-то с собой справятся, как ты думаешь? Я спрашиваю тебя об этом с тревогой, так как боюсь, что они совесть сожгут; она и моя!»
Когда же речь заходила о рекламе, в которой прославился тогда Маяковский, то Есенин (по словам того же Всеволода Иванова)…
«Беззаботно и весело… спрашивал:
– Реклама? Реклама, чтоб продавать? Меня и без того покупают. Я пишу для того, чтобы людям веселей жилось, поэтому я хочу обратить на себя внимание. Им полезней читать меня, чем Маяковского».
Работа в архиве
Сфабрикованное Секретным отделом ОГПУ дело № 28980, касавшееся «Ордена русских фашистов», наглядно показало гепеушникам, как можно, состряпав какое-нибудь дельце, получить награды и поощрения.
Бывший товарищ (заместитель) царского министра внутренних дел Владимир Джунковский тоже, надо полагать, поведал Феликсу Дзержинскому о том, как добывал награды глава московского охранного отделения фон Коттен, придумывая и организовывая «группы террористов» и их отчаянные по смелости «акции». В качестве примера Джунковский мог привести побег политкаторжанок из Новинской тюрьмы.
Агранов наверняка пересказал эту историю Брикам и Маяковскому. Владимир Владимирович, радостно встрепенувшись, тут же заявил, что он как раз по этому делу сидел более пяти месяцев в Бутырке и чуть было не угодил на три года в Нарымский край, в ссылку.
– Эту историю надо как следует изучить! – мог сказать Яков Саулович. – В ней есть чему поучиться!
