«В Москве / не будет / ни переулка, / ни улицы –
одни аэродромы / да дома».
Всё будет механизировано, автоматизировано:
Третья глава поэмы называлась коротко: «ПРИЗЫВ», в ней поэт бросал клич:
«Крылатых / дней / далека дата.
Нескоро / в радости / крикнем: / – Вот они!
Но я – / грядущих дней агитатор –
к ним / хоть на шаг / подвожу сегодня…
Чтоб в будущем / веке / жизнь человечья
ракетой / неслась в небеса –
и я, / уставая / из вечера в вечер,
вот эти / строки / писал…
Слов / отточенный нож
вонзай / в грядущую небыль!
Даёшь / небо!»
С того момента, как была прочитана эта поэма, прошло всего полторы недели, и большевики пустили в ход свой «отточенный нож».
Болгарский взрыв
Весной 1925 года болгарская компартия, потерпевшая поражение в сентябрьском восстании 1923-го, была в своей стране вне закона. Но вождям коммунистов очень хотелось взять реванш, и (с санкции и под руководством Коминтерна) они решили устроить в столице террористический акт, за которым (по их планам) должны были последовать мощные народные волнения.
16 апреля в Кафедральном софийском Соборе Святой Недели должно было состояться отпевание убитого два дня назад депутата правящей партии «Демократически сговор» генерала Константина Георгиева. На траурной церемонии предполагалось присутствие многих политических деятелей страны, в том числе царя Бориса и главы правительства Александра Цанкова.
Согласно плану, разработанному террористами, сразу же, как только начнутся песнопения, должна быть приведена в действие адская машина.
И в 15 часов 20 минут прогремел мощный взрыв, обрушивший купол собора. На месте погибли 134 человека (в том числе целый класс лицеисток), ещё 79 скончались от полученных ран. Ранено было около 500 человек. Царь Борис опоздал к началу отпевания и остался жив. Цанков тоже не пострадал.
Европа была в ужасе от кровавого злодеяния, совершённого коммунистами.
СССР заявил о своей непричастности к этому теракту. Но советский разведчик Владимир Степанович Нестерович, легально работавший в Австрии под фамилией Ярославский (оперативная кличка Ибрагим) и координировавший действия Военной организации Болгарской компартии (той самой, что организовала теракт в Софии), был потрясён случившимся. Нестерович стал разведчиком вскоре после того, как, командуя кавалерийской дивизией, выдворил из страны Советов воинские формирования Нестора Махно. Теперь же, являясь кадровым работником Разведывательного управления Рабоче-крестьянской Красной армии, он неожиданно бросил все свои дела в Австрии и уехал жить в Германию, став первым сотрудником РУ РККА, который оставил свой пост «из-за политических разногласий с властью».
А Настора Махно друзья-анархисты в том же апреле вывезли из Берлина в Париж.
Весной 1925 года вышли книги очерков Ларисы Рейснер: «Афганистан» и «Уголь, железо и живые люди». О последней книге Карл Радек написал:
«…книга «Уголь, железо и живые люди» – …это была работа тяжёлая и физически, и морально, за которую взялись бы немногие писатели».
22 апреля Рейснер поехала лечиться от малярии в германский Тропический институт. За время пребывания там она написала книгу очерков «Страна Гиндебурга».
Сергей Есенин всё это время находился в Баку. Будучи в хороших оношениях с первым секретарём компартии Азербайджана Сергеем Мироновичем Кировым, он познакомился и с приезжавшим на Кавказ наркомом РККА Михаилом Васильевичем Фрунзе.
А Маяковский 30 апреля опубликовал в «Вечерней Москве» стихотворение «Два мая», посвящённое приближавшимся майским праздникам. В нём опять гремели строки, призывавшие читателей готовиться к войне:
«Пока / буржуев / не выжмем, / не выжнем –
несись / по мужицким разваленным хижинам,
несись / по асфальтам, / греми / по торцам:
– Война, / война, / война дворцам!»
В конце апреля Есенин искупался в Каспийском море и сильно простудился. 5 мая ему пришлось даже в больницу лечь (с диагнозом «катар правого лёгкого») и пролежать там полторы недели. Только что вернувшийся из Персии (где он работал) Василий Иванович Болдовкин (младший брат Петра Чагина) потом вспоминал:
«Простуда Сергея давала себя знать, он охрип и всё время твердил, что у него начинается горловая чахотка.
– Вася, ты знаешь, как я болен! У меня туберкулёз горла – горловая чахотка, а это значит, что мне максимум полгода жить».
Василий Болдовкин предложил Сергею Есенину выпить чаю, сказав:
«– В Персии чай – это божественный напиток, напиток богов.
– Ну, а я всё же предпочитаю Бахуса.
Я разлил в бокалы светлое золотистое вино, мы чокнулись.
– Во имя дружбы, – сказал Сергей, – правда, за мной ходит отчаянная слава заправского пропойцы и хулигана, но это только слава, но не такая уж страшная действительность. Всегда почему-то получается так, что Есенин один в ответе».
Той же весной поэт Георгий Иванов, уже три года находившийся в эмиграции, издал в Париже сборник стихов Есенина, сопроводив книгу вступительной статьёй, в которой написал:
«За Есениным стоят миллионы таких же, как он, только безымянных «Есениных» – его братья по духу, соучастники-жертвы революции… Променявшие бога на «диамат», Россию – на Интернационал и, в конце концов, очнувшиеся от угара у разбитого корыта революции».
Напомним, что «диамат» – это сокращённое название диалектического материализма.
Книга Морана
В этот-то момент дал о себе знать француз Поль Моран, посетивший Бриков, как утверждает Бенгт Янгфельдт, в конце января 1925 года. В других источниках дата посещения указывается другая: лето 1924 года, что, конечно, более вероятно. Ведь, вернувшись во Францию, Моран написал и опубликовал книгу, в которой рассказал о своём посещении большевистской столицы.
Бенгт Янгфельдт:
«Повесть «Я жгу Москву» была напечатана в апреле 1925 года в журнале «Demain» и в книге «L’Europe galante», изданной в Париже в том же году, но позднее».
