«Завистливый, / трись, / врезайся и режь
сквозь Льежи / и об Брюссели.
Но нож / и Париж, / и Брюсель, / и Льеж –
тому, / кто, как я, обрусели».
В стихотворении «Город» (о нём мы уже говорили, да и написано оно было явно во время прошлого визита во Францию) поднималась тема, парижанам совершенно непонятная и неинтересная (кто Маяковский: попутчик или нет?):
«Может, / критики / знают лучше.
Может, / их / и слушать надо.
Но кому я, к чёрту, попутчик!
Ни души / не шагает / рядом».
А затем последовали такие же заунывные строки, как и в письме Лили Брик:
«Мне скучно / здесь / одному…»
Как же так? В Париже (!) и «скучно здесь»?
В стихотворении «Верлен и Сезан», появившемся в той же газете тремя неделями спустя, всё та же щемящее-тоскливая интонация:
«Я стукаюсь / о стол, / о шкафа острия –
четыре метра ежедневно мерь.
Мне тесно здесь / в отеле Istria –
на коротышке / rue Campagne-Premiere.
Мне жмёт. / Парижская жизнь не про нас…»
Поэт продолжал сетовать и дальше. На этот раз на советских художников, которые рвались нарисовать не его, а какого-нибудь члена ЦК:
«Небось / не напишут / мой портрет, –
не трут / понапрасну / кисти.
Ведь то же / лицо как будто, – /
ан нет, рисуют кто поцекистей».
Но если для советского поэта жизнь Парижа скучна, то для кого же она весела? Для Нестора Махно, которого после полуголодной зимы в апреле 1925 года перевезли в Париж? Не имея средств к существованию, бывший атаман анархистов работал столяром, плотником и даже плёл домашние тапочки. И до гуляйпольского батьки во Франции вообще никому не было дела.
Интересно, а не встречались ли в Париже советский поэт и анархистский атаман, тоже, как мы помним, сочинявший стихи?
В стихотворной зарисовке «Кафе» (в советских изданиях – «Прощание») Владимир Маяковский с игривой кокетливостью вдруг заговорил о слухах относительно своих встреч в столице Франции:
««Тут / проходил / Маяковский давеча,
хромой – / не видали рази?» –
«А с кем он шёл?» – / «С Николай Николаичем» –
«С каким?» – / «Да с великим князем!» –
«С великим князем? / Будет врать!
Он кругл / и лыс, / как ладонь.
Чекист он, / послан сюда / взорвать…» –
«Кого?» – / «Буа-дю-Булонь»».
Звучит, конечно же, интригующе и забавно: советский агент послан в Париж с коварнейшим заданием – взорвать Булонский лес (по-французски – Буа-дю-Булонь). И Маяковский смеялся, откровенно издеваясь над подобными нелепейшими (с его точки зрения) слухами. Но тем самым невольно подтверждал их существование.
Кстати, эта манера поэта – вести себя слишком самоуверенно, поглядывая на окружающих свысока – бросалась в глаза многим. Корней Чуковский даже записал однажды в дневнике, что в Маяковском…
«…чувствовался человек большой судьбы, большой исторической миссии. Не то, чтобы он был надменен. Но он ходил среди людей, как Гулливер».
Фраза, в письме Маяковского – «больше никуда не выхожу» – тоже не очень соответствует действительности. Он много ходил по Парижу. Эльза пишет:
«Володя начал брать с собой в качестве переводчиц и гидов подворачивавшихся ему на Монпарнасе молоденьких русских девушек, конечно, хорошеньких. Ухаживал за ними, удивлялся их бескультурью, жалеючи, сытно кормил, дарил чулки и уговаривал бросить родителей и вернуться в Россию, вместо того чтобы влачить в Париже жалкое существование.
Но, конечно, Маяковский не только девушками занимался в Париже, да и занимался-то он ими, так сказать, попутно, поскольку ему всё равно нужен был сопровождающий или сопровождающая».
Да, не только девушек из семей эмигрантов «уговаривал» Владимир Владимирович ехать в Советскую Россию. Эльза Триоле:
«И кем бы Маяковский ни говорил, он всегда хотел увезти всё и вся с собой, в Россию. Звать в Россию было у Володи чем-то вроде навязчивой идеи. Стихи «Разговорчики с Эйфелевой башней» были написаны им ещё в 1923 году, после его первой поездки в Париж:
Идёмте, башня! / К нам!
Вы – / там, / у нас, нужней!..
Идёмте! / К нам! / К нам, в СССР!
Идёмте к нам – / я / вам достану визу!»
И всё-таки в самом последнем стихотворении, написанном тогда в Париже, Маяковский выказал своё истинное отношение к этому городу:
«Подступай / к глазам, / разлуки жижа,
сердце / мне / сантиментальностью расквась!
Я хотел бы / жить / и умереть в Париже.
Если б не было / такой земли – / Москва».
Парижские встречи
И уж тем более не мог Маяковский безвылазно «сидеть» в отеле «Истрия», когда он получил деньги. Их ему выдали не в советском посольстве, а в обычном парижском банке, куда Владимир Владимирович отправился вместе с Эльзой Триоле.
Вручённая ему сумма была невероятно большой – 25 тысяч франков. Бенгт Янгфельдт сравнил её с деньгами, которые получали тогда советские и французские служащие:
«25 тысяч франков соответствует примерно годичной зарплате французского учителя и почти трёхгодичной зарплате советского гражданина. Сумма 25 тысяч франков соответствовала 2400 рублям, что свидетельствует об особом статусе Маяковского: советский гражданин мог перевести за границу не более 200 рублей в месяц одному и тому же человеку».
Получив такую громадную сумму, Маяковский, видимо, сразу резко переменил образ жизни, о котором сообщал в письме Лили Юрьевне («стараюсь ничего не тратить»). Эльза Триоле в своих воспоминаниях написала, что по Парижу уже тогда стали распространяться разговорчики, о которых узнал поэт:
«…кто-то ему рассказал ходившие по Парижу толки, что, мол, приехал советский поэт, ходит по кафе и кабакам, а денег у него – куры не клюют! А тоже говорит: кто не работает, тот не ест. Оно и видно! ‹…› Маяковский совершенно не переносил судачеств и сплетен и переживал их мучительно».
