Идём молча, каждый думает свою думу…
Денег вор не оставил совсем, и я прикидываю, что бы такое продать…
Володя же, может быть, думает о том, как он во второй раз вернётся в Москву не солоно хлебавши, с первого этапа кругосветного путешествия, которое так и не состоится».
Но обратим внимание на то, как встретил Маяковский благородный порыв обеспокоенной и расстроенной Эльзы:
«Наконец я говорю Володе, что можно было бы продать мою меховую накидку и кольцо – единственное моё имущество. Володя смеётся и, сразу повеселев, бодро говорит, что продавать ничего не нужно, что ни в коем случае не надо менять образа жизни, что мы будем по-прежнему ходить в ресторан «Гранд-Шомьер», покупать рубашки и галстуки и всячески развлекаться, и что в кругосветное путешествие он отправится…
Так оно впоследствии и оказалось, хотя поиски полиции ограничились показаниями хозяйки, опознавшей вора, хорошо известного полиции».
Удивляет эта поразительная уверенность поэта в том, что случившееся никак не повлияет на его «образ жизни». С чего бы это вдруг? Не с того ли, что этот «образ» определял кто-то другой, для кого двадцать пять тысяч франков – сущие пустяки? Кем являлся этот загадочный «другой», догадаться совсем не трудно.
А вот как эта история описана чуть позднее самим Маяковским в письме Лили Брик:
«В прошлую среду… меня обокрали, как тебе известно, до копейки (оставив 3 франка – 30 коп<еек>!) Вор снял номер напротив меня в Истрии, и когда я на двадцать секунд вышел по делам моего живота, он с необычной талантливостью вытащил у меня все деньги и бумажник и скрылся из номера в неизвестном направлении. Все мои заявления не привели ни к чему, только по приметам сказали, что это очень известный по этим делам вор. Денег по молодости лет не чересчур жалко. Но мысль, что моё путешествие прекратится, и я опять дураком приеду на твоё посмешище, меня совершенно бесила».
Обнищавший в один момент Маяковский обратился за помощью, конечно же, не только к французской полиции, но и в советское полпредство. К его главе он зашёл в сопровождении Эльзы Триоле:
«Ясно помню, как Маяковский рассказывал о краже полпреду Леониду Красину и как тот не только не посочувствовал и не предложил помочь, но и язвительно и почти радостно сказал: «На всякого мудреца довольно простоты!» Да, в то время многие были рады, что-де Маяковский остался в дураках, злорадствовали и смеялись».
В Москву, в Госиздат, была тотчас отправлена телеграмма с просьбой выслать деньги.
И вот тут Маяковскому неожиданно крупно повезло. Ваксберг пишет:
«По чистой случайности в это время Лиля выбивала для Маяковского деньги в государственном издательстве, которое выпускало собрание его сочинений. ‹…› В счёт будущих платежей издательство отправило для него деньги на адрес советского посольства в Париже, где ему выдали авансом ту сумму, о переводе которой пришло сообщение из Москвы. Приунывший было Маяковский снова стал почти богачом…»
В 13-томном Собрании сочинений Маяковского возмещение украденной суммы прокомментировано так:
«Госиздат телеграфно сообщил своё согласие возместить сумму, которая была выдана Маяковскому Торгпредством СССР в Париже».
Невероятное везение
Криминальная история с кражей денег у Маяковского поражает обилием невероятных случайностей. «Талантливый» специалист по похищению чужих кошельков случайно оказался в банке, где советский поэт получал крупную сумму денег. Задумав кражу, этот злоумышленник решил снять номер в отеле «Истрия» напротив номера, в котором проживал Маяковский, и такой номер (совершенно случайно) оказался свободным. Грабителя, который, как оказалось, французской полиции был хорошо известен, парижские сыщики так и не нашли. Тоже случайность? А в это же время за сотни километров от Парижа Лили Брик (и опять «по чистой случайности») выбивала для Маяковского деньги. Ваксберг пишет:
«Не имея никакой информации о краже, она подняла на ноги всех, от кого это зависело, чтобы снабдить Маяковского деньгами для дальнего путешествия».
Что особенно удивляет в этой истории, так это то, что в её «сказочную» случайность поверил даже Аркадий Ваксберг, который по поводу других аналогично загадочных происшествий тут же задавался весьма уместными вопросами. А на этот раз почему-то принял всё так, как описывался этот инцидент в советские времена.
Зато Бенгт Янгфельдт (что тоже удивляет), всё время повествовавший о жизни Маяковского с самых что ни на есть романтических позиций, и считавший, что «любовь (между Лили Брик и Маяковским) – это сердце всего», неожиданно поведал об истории с кражей денег более прозаично. Он написал:
«Может показаться странным, что Маяковский носил все наличные средства, 25 тысяч франков, в бумажнике. Действительно ли его обокрали? Или он проиграл деньги? Подтверждений – помимо того, что он был маниакальным игроком, – у этой гипотезы нет. Если бы он проиграл деньги, он никогда в жизни не посмел бы признаться в этом Лили, а искал бы другое объяснение, особенно учитывая, что за несколько недель до этого в Москве он уже проиграл сумму, предназначенную для путешествия».
Начав с нестандартного (и даже, можно сказать, весьма неожиданного) предположения, романтик Янгфельдт закончил тем, что свёл всё к страху Маяковского упасть в глазах Лили Юрьевны, которую якобы безумно любил.
Однако чем больше размышляешь над этой странной гостиничной кражей, тем всё увереннее приходишь к совсем уж прозаичному предположению: а не была ли она обыкновенной гепеушной акцией, направленной на то, чтобы лишний раз представить Маяковского рядовым советским гражданином, которого даже ограбить можно? Эта гипотеза объясняет практически всё, что происходило с поэтом в Париже. И его демонстративное бахвальство своей материальной обеспеченностью. И невозможность поимки «вора». И неимоверную оперативность Государственного издательства, которое, по словам того же Янгфельдта, «по-прежнему относилось к поэту отрицательно». И даже то, что Лили Брик выбивала деньги для Маяковского, ещё «не имея никакой информации о краже».
Да и проигрыш в карты ещё в Москве тоже хорошо вписывается в эту акцию: поэт уже тогда демонстративно (даже, пожалуй, слишком) афишировал свою любовь к азартным играм.
Как бы там ни было, но Госиздат выплатил Маяковскому 2 тысячи рублей, то есть почти 21 тысячу франков. Ещё несколько сотен ему одолжили Андре Триоле и коллеги поэта по выставке, те самые, что (если судить по письму поэта) так «осточертели» ему своим саморекламным бахвальством.
Сбор денег для предстоявшего путешествия Маяковский мгновенно превратил в занимательное развлечение, возникновение которого Эльза Триоле объяснила тем, что окружавшие поэта соотечественники «злорадствовали и смеялись»:
