– Гип большевик! Ай эм большевик! Гип, гип!
Я скрылся под недоумённые и опасливые взгляды прохожих.
Мы отплывали уже под гимн мексиканцев».
От Гаваны до берегов Мексики – рукой подать, и 8 июля пароход «Эспань» пришвартовался у причала мексиканского порта Веракрус (Veracruz по-испански, что означает «Истинный Крест»). Маяковский называл его Вера-Круц.
Страна Мексика
«Моё открытие Америки»:
«Сейчас же за таможней пошла непонятная, своя, изумляющая жизнь.
Первое – красное знамя с серпом и молотом в окне двухэтажного дома.
Ни к каким советским консульствам это знамя никак не относится. Это «организация Проаля». Мексиканец въезжает в квартиру и выбрасывает флаг.
Это значит:
«Въехал с удовольствием, а за квартиру платить не буду». Вот и всё.
Попробуй – вышиби».
До столицы страны поэт добирался поездом.
«Моё открытие Америки»:
«Отъехали в девять вечера.
Дорога от от Вера-Круц до Мехико-Сити, говорят, самая красивая в мире…
Я встал рано. Вышел на площадку…
Такой земли я не видел и не думал, что такие земли бывают.
На фоне красного восхода, сами окрашенные красным, стояли кактусы. Одни кактусы».
Об этой дороге рассказывает и стихотворение «Тропики (дорога Вера-Круц – Мехико-сити)»:
«Смотрю: / вот это – / тропики.
Всю жизнь / вдыхаю наново я.
А поезд / прёт торопкий
сквозь пальмы, / сквозь банановые.
Их силуэты-веники
встают рисунком тошненьким:
не то они – священники,
не то они – художники.
Аж сам / не веришь факту:
из всей бузы и вара
встаёт / растенье – кактус
трубой от самовара».
О прибытии в столицу – в том же очерке «Моё открытие Америки»:
«Диего де-Ривера встретил меня на вокзале…
Я раньше только слышал, будто Диего – один из основателей компартии Мексики, что Диего величайший мексиканский художник, что Диего из кольта попадает в монету на лету. Ещё я знал, что своего Хулио Хуренито Эренбург пытался писать с Диего».
Кроме Диего де ла Риверы Маяковского встречал и представитель советского посольства, о чём 10 июля сообщила столичная газета «Эксельсиор»:
«Владимир Маяковский, известнейший из современных русских поэтов, прибыл вчера в нашу столицу и был встречен на станции представителем Советского посольства, в помещении которого он и поселился в качестве гостя…
Господин Маяковский рассказал нам о том интересе, который он всегда испытывал по отношению к Мексике, выразил удовлетворение, что его давнее желание посетить эту страну наконец осуществилось, и сообщил, что намеревается остаться в ней в течение месяца…
– Я знал, что здесь мне окажут приём лучший, чем в какой-либо другой стране в Америке».
В это время в дневнике главного редактора журнала «Печать и революция» Вячеслава Полонского появилась интересная запись, рассказывающая о посещении им бывшего политкаторжанина и поэта, ставшего заведующим ленинградским отделением ГИЗа (Госиздата) Ильи Ионовича Ионова (Бернштейна):
«1925. 24. VI.
Был в Ленинграде…
Ионов – встрёпанный, электрический, кипит, торгуется, бранится, восхищается своими книжками… «Вы посмотрите, как издавали раньше, и как издаю я», – и тычет пальцем в цену, скрывая от неопытного, что рублёвая книжка дореволюционная издавалась в 3000, а рублёвая нынешняя в 30 000…
Есенин тёрся, униженно льстя Ионову, не зная, куда девать руки, улыбаясь полусмущённо, точно сознаваясь перед всеми, что он льстит, лебезит, продаётся. Жалкое впечатление. Посвятил Ионову стихотворение, кое начинается словами: «Издатель славный…» Ионова слегка затошнило: «Удобно ли печатать?» – спрашивает».
Стихотворение Сергея Есенина начинается так:
«Издатель славный! В этой книге
Я новым чувствам предаюсь.
Учусь постигнуть в каждом миге
Коммуной вздыбленную Русь».
Вячеслав Полонский (опять об Ионове):
«Он купил у Есенина собрание стихов – тот поэтому ходит перед ним на задних лапах. Пресмыкается – очень больно, такой огромный талант, но алкаголик, без чувства достоинства. Мне он очень долго и ветиевато говорил, что он от москвичей ушёл, что они «без идеологии», а он теперь переродился. Он принял Советскую власть и без идеологии не может. Я почувствовал без труда, что он «подлизывается»».
В третьем четверостишии Есенин вновь обращается к издателю Ионову:
«Но ты видением поэта
Прочтёшь не в буквах, а в другом,
Что в той стране, где власть Советов,
Не пишут старым языком».
Вячеслав Полонский:
«Подвыпив, Есенин мне жаловался: «Не могу я, уеду из России, сил нет, очень меня притесняют. Денег не дают» и т. д. Жалкое зрелище.
Печальна судьба этого человека. Дарование огромное, но гибнет безвозвратно, если не погиб. Ни культуры, ни самоуважения, ни своей среды, ни объём<ного?> взгляда на жизнь. Неудивительно, что пьёт мертвецки. В пьяном виде стеклом вскрыл себе жилы на левой руке и не давался, когда хотели перевязать рану. Шрам остался ужасный, – он поэтому носит на руке шёлковую повязку.
Но стихи всё ещё хороши. Сколько в них ощущения гибели, развала, разгрома. Деревня ещё никогда не говорила таким поэтическим языком. Но его жалко».
А Маяковский устраивался в Мексике. И 15 июля написал очередное письмо Лили Брик:
«Дорогой, дорогой, миллион раз милый, и один раз и навсегда любимый Кисит.
Я в Мексике уже неделю. Жил день в гостинице, а потом переехал в полпредство. Во-первых, это приятней, потому что и дом хороший, и от других полпредств отличается чрезвычайной малолюдностью. ‹…› Во-вторых, это удобно, так <как> по-испански я ни слова… ‹…› В-третьих, и деньгов нет, а здесь складчина по 2 песо (2 руб.) в день, что при мексиканской дороговизне – сказочно».
