О Великий Белый дух, только бы все они остались живы! В смысле – кесарь, пожалуйста…
Но император, не реагируя на мои мольбы, продолжал молчать и ласково улыбаться… Он просто молчал, уверенный в своей силе, власти и праве казнить и миловать, и не сводил взгляда… да с брата, наверное. И улыбка из ласковой стала почти издевательской. Мне в этот миг вдруг вспомнился рассказ Мейлины о том, как они нашли кесаря, который на тот момент был искалеченным полутрупом. И, глядя на Араэдена, на один-единственный краткий миг я представила, каково это – смотреть в глаза своему убийце? Пусть несостоявшемуся, но приложившему к тому все усилия, безжалостно калеча жертву.
Араэден искоса взглянул на меня, усмехнулся, едва скривив губы.
Интересно, а сколько часов или даже дней они его убивали? Страшный вопрос, да. Не хотелось бы мне пережить подобное, а кесарь пережил. И выжил. И вернулся. И вот час расплаты…
Что ж, если рассматривать в подобном контексте, то император еще милостив… даже не представляю, как бы я поступила в такой ситуации.
Еще одна едва заметная усмешка кесаря, и его взгляд вновь направлен на брата. Пристальный взгляд возмездия…
И тот светлый, с фиолетовыми глазами, первым встал на колени.
Я видела, как тяжело дался ему этот жест подчинения, словно стоял на ногах один светлый, а опустился на колени уже совершенно другой, абсолютно сломленный… И все воины, уронив оружие, встали на колени… и женщины… униженно моля о пощаде.
Если их политический строй основан на превалировании чести и достоинства над жизнью, то сейчас кесарь поступил хуже, чем если бы убил, а эти светлые явно предпочли бы смерть… если бы не дети.
И вот тогда Великий Араэден начал говорить… Речь его была столь же красива, как и руны, и соответственно настолько же мне непонятна. Не знаю, что именно он вещал, но создавалось ощущение, что стены дворца разносят его голос, и я была уверена, что все те, кто находится за стенами Радужного творения архитектуры, так же слышат речь своего правителя.
Интересно, как они отнесутся к тому, что он вернулся?
С того света практически, спустя почти год по местному времени, совершив невероятное, по сути. Вернулся.
А затем медленно, мучительно медленно кесарь опустил рыдающих от страха детей… И, едва те оказались на полу, над каждым из малюток вспыхнула руна. Яркая, сверкнувшая багровым светом руна. Матери замерли, побледнев… Мне же вспомнились слова кесаря про заложников, и я догадалась, что означали эти руны.
Сопротивление было подавлено – светлые покорились. Опущенные головы, поникшие плечи, отчаяние и осознание поражения… Как страшно. И как мне близки и понятны их чувства – сама в том же положении.
– Ты не права, – вдруг прозвучал голос кесаря.
– Права, – прошептала я, зная, что он все равно услышит, не слова, так мысли.
Хотя, если подойти к этому с другой стороны… Подумаю об этом завтра. Или послезавтра, или вообще при первом удобном случае. Упиваться собственным поражением точно не планирую.
И уже несколько отрешенно я наблюдала за унижением светлых, которые едва не рыдали от отчаяния… Да рыдали они, хоть и не было видно слез, но они оплакивали свободу, счастье, существование без кесаря… Бедные светлые.
– Нежная моя! – и вроде сказано тихо, а до костей пробирает.
Я постаралась больше не думать о светлых. Не думать о том, как они поднялись с колен, безвольными куклами двинулись к выходу. Жуткое зрелище. Час расплаты в своем истинном и всеобъемлющем значении.
И когда они ушли, мы остались одни в этом огромном, сверкающем золотой росписью рун и блеском натертых полов зале – я, сидящая на высоком троне, и полуобнаженный, пристально взирающий на меня кесарь.
– Что с ними будет? – тихо спросила я. И почему-то сочла нужным пояснить: – Не с вашими убийцами, тут мне все ясно, а с подданными?
– Тебе решать, жалостливая моя. – Кесарь протянул руку, и теплый ветер обвил меня, приподнял, осторожно опустил на пол.
Едва встав на ноги, я поняла, как сильно устала – меня в буквальном смысле шатало, а еще очень хотелось порыдать в одиночестве. Казалось, совсем недавно я стояла на смотровой башне и, глядя на Праер, составляла план действий… и вот все повторяется снова, только работы сейчас в сотни раз больше, а задача в десятки раз сложнее при крайне ограниченном сроке.
– Срок ты назвала сама. – Жестокое напоминание.
– Я подумаю об этом завтра, – не узнала свой голос. – Обо всем об этом.
– А сегодня? – Насмешливый вопрос.
Молча посмотрела в жестокие, чуть сверкающие странные глаза императора теперь уже снова Эрадараса и не выдержала:
– А сегодня меня с утра желали принудить к разделению ложа…
– Исполнению супружеских обязанностей, – с улыбкой поправил кесарь.
– Затем попытались придушить! – срываюсь на крик.
– Напомнили о супружеской верности. – Усмешка забавляющегося ситуацией пресветлого.
Я прекратила возмущаться, все равно бесполезно, и решила утолить любопытство:
– Интересно, а каким боком мое жертвоприношение относится к собственно нашему весьма странному супружеству? Мне просто крайне интересно, как вы сейчас интерпретируете попытку убиения супруги.
Великий Араэден медленно подошел ко мне, склонился и с яростью, неожиданной для его бессмертия, вдруг вопросил:
– Нежная моя, разве я пытался тебя убить? – Лицо его исказилось судорогой, и кесарь прошипел: – Я сделал все, чтобы исключить твое участие в ритуале. Абсолютно все. А ты убила себя, предпочтя сохранить жизнь жалкому рыжему полуорку, недостойному целовать землю, хранящую твои следы.
Вообще-то по праву рождения мы с Динаром абсолютно равны. Впрочем, я не собиралась продолжать данный спор – бессмысленно.
– Захват власти завершен? – спокойно осведомилась я.
Но кесарь не ответил, продолжая молча смотреть на меня.
– Я устала, – пояснила для непонятливых. – День, знаете ли, вышел насыщенным.
И снова тишина. Или издевается, или не знает, кого бы поубивать еще, вот и делает вид, что рассуждает о вечном…
– Не угадала, – насмешливый ответ.
Как и всегда.
Послышались быстрые шаги. В следующее мгновение в опустевший зал вступили семеро светлых в ярких сверкающих латах. Они вошли едва ли не строем и почти сразу опустились на одно колено и даже склонили головы, но глаза – радостные, сверкающие, а лица такие восторженно-одухотворенные. Короче, сразу ясно – сторонники. Неужели у его бессмертия даже есть сторонники? Кесарь бросил на меня очередной чуть насмешливый взгляд и повернулся к прибывшим.
Непонятная мне краткая речь, а после…
– Кари Онеиро асагер нваэле, – произнес он, и все семеро внимательно на меня посмотрели.
