* * *
Дышать было больно. Так больно, словно в легкие набилась стекловата. Маленькая Эльза однажды взяла в руки стекловату, и папе потом пришлось везти дочь в больницу, доставать сотни невидимых колючек. Вот и сейчас колючки – только не в ладонях, а в легких. И в сердце, кажется…
[1]
– Эльза, отпусти его! – Злой и немного испуганный голос пробивался к ней через эту колючую стекловату. Голос пробивался, а следом его хозяин. Держал за плечи крепко, сжимал до боли. Кажется, даже тряс. Зачем он ее трясет? Ей и без того больно. Так больно, что вот прямо сейчас горлом пойдет кровь… – Я тебя прошу, отпусти…
Голос стих, упал до шепота. Это лучше, не так больно. И кровавый туман перед глазами рассеивается, появляются люди. Но видит и держит Эльза только одного. Крепко-крепко держит за кадык и кадык его готова вырвать, стоит ему только дернуться, только слово сказать. Хоть одно-единственное слово…
…Он почти не изменился, только борода стала гуще, только серебра в ней прибавилось. А тогда, много лет назад, она была черная, с синевой. Тогда он казался совсем другим, не смотрел волком, улыбался Эльзе человеческой улыбкой, разве что самую малость настороженной. Эльзе улыбался, а на папу ее смотрел строго, даже с упреком.
– Зачем ты ее с собой, Петрович? Разве девчонке место в тайге?
Папа тогда, помнится, усмехнулся, Эльзу погладил по голове, сказал с гордостью:
– Это не какая-то там городская неженка, Архип. Эта дочка моя! А тайга? Что тайга? Мы корни свои знать должны. Вот ты знаешь?
– Корни? – Архип тоже усмехнулся кривоватой, недоброй какой-то ухмылкой. – Про корни мне не рассказывай, Петрович.
А и то верно! Что ему, косматому и бородатому, рассказывать про корни, когда эти корни вон прямо на его ручище вытатуированы! И татуировка такая искусная, что не верится, что это всего лишь картинка. Так и кажется, что рука этими самими кореньями оплетена от плеча до широкой кисти. Кореньями и шипами. А между ними – ключ. Красивый такой, с завитушками. Ключ сразу не разглядеть, только если с определенного ракурса. Эльза разглядела и залюбовалась. Наверное, поэтому не сразу поняла, что к ней обращаются.
– Что ты видишь? – Архип смотрел на нее строго, с внимательным прищуром. Как на допросе.
– Татуировку. – Врать она не могла, но и про ключ рассказывать не хотелось.
– И что за татуировка? – Другой бы отстал, а этот не отходил, всматривался требовательно в Эльзино лицо. – Что тут? – И руку протянул так, что ключ теперь стал не просто виден, а очевиден.
– Да что ты пристал к девочке, Архип? – Папа похлопал его по плечу. – А то сам не знаешь, что у тебя там намалевано?! Корни, крючки, завитушки на манер кельтских узоров.
– Так? – спросил Архип, не сводя с Эльзы тяжелого взгляда.
– Корни, крючки, завитушки, – повторила она и покивала для пущей убедительности.
– И все?
– И все.
Он вдохнул и с шумом выдохнул, словно с облегчением. Или Эльзе просто показалось? Здесь, на самой границе тайги, в крошечном охотничьем домике ей все виделось странным и необычным. Может, потому что это была ее первая охота? И самой себе Эльза казалась этакой бесстрашной амазонкой. Что ей какой-то неотесанный егерь с его татуировками, когда впереди столько приключений?!
Знать бы тогда, как все обернется…
Вот только Эльза не знала. Тогда не знала, а потом забыла. И вот сейчас вспомнила. Только не все, а самое страшное, самое мучительное…
Тогда тоже было мучительно. Все тело зудело от комариных укусов. Эльза чесалась, срывала ногтями подсохшие корки, и по грязной коже текла алая кровь. А еще хотелось пить. Жажда была почти такой же невыносимой, как зуд. Нет, все же чуть более невыносимой. Вода закончилась давным-давно, кажется, еще день назад. Вода закончилась, а комары и жара все не кончались. Вот такая получилась охота. Не они охотились, а на них. Наверное. Воспоминания прятались за зыбким маревом, за черной, мерзко гудящей комариной тучей.
Архип выступил из этой тучи в тот самый момент, когда Эльза решила, что больше не выдержит, что умрет вот прямо сейчас, потому что нет у нее больше сил, никакая она не амазонка, а самая обыкновенная городская неженка. Она и так слишком долго держалась. Ради папы, чтобы его не расстраивать. Но все… закончились силы…
Он стоял большой и лохматый, как медведь. Упирался пятками в усыпанную иглицей землю, придерживал на плече охотничье ружье, всматривался, разглядывал…
– Нашлась? – спросил сиплым голосом и сделал шаг им навстречу.
– Нашлась. – Папа положил ладонь Эльзе на плечо. Слишком горячую, слишком тяжелую, но Эльза держалась. Она нашлась. Архип нашелся. Архип многое умеет и многое знает. И в запасе у него наверняка есть вода. Вот в той обтянутой кожей фляге, что болтается на поясном ремне. Только бы вода, а не водка…
– Где?
– Там.
Они говорили о чем-то своем, только им двоим понятном, а Эльза злилась. Почти теряла сознание от жажды и бессилия, но все равно злилась. Потому что вот она сейчас упадет. А может быть, и вовсе умрет. Это будет совсем уж обидно – умереть на самой границе тайги, когда до спасения рукой подать. Вот этой, расписанной диковинными узорами рукой. Корни темно-синие, почти черные, словно высушенные, и шипы черные, а ключ большой, рельефный, как настоящий. Будто бы Архипу вздумалось вшить его себе под кожу. Или вздумалось? Что она вообще о нем знает? Что понимает?
Это раньше мир казался понятным и ярким, а теперь все изменилось, подернулось туманом и патиной. Как будто это и не мир вовсе, а старая-старая картина. Ожившая, но все равно мертвая, холодная…
– Отойди, девочка… – Эльза и не заметила, как черное дуло охотничьего ружья уставилось ей в живот. – Сделай шаг в сторону.
Архип с отвращением смотрел на нее сверху вниз. Эльза его понимала. Понимала и почти не боялась. Теперь, когда она много про себя узнала, не нужно удивляться таким вот вещам. Он охотник. Пограничник, как назвала его та смешная бабушка, чей домик стоял на опушке леса. Он пограничник, и он в своем праве. Потому что Эльза пересекла границу. Сначала пересекла, а потом еще и посмела вернуться с той стороны. И не важно, что память ее теперь как ветхая дерюга. Иногда достаточно просто чувств. А Эльзины чувства криком кричат, что она заслужила. И боль эту, и жажду, и свинец в живот…
Папу жалко. Папа тоже все понимает, сжимает Эльзино плечо стальной хваткой, крепко, до боли, до хруста в костях.
– Не смей! – в голосе его ярость пополам с отчаянием. – Ты не сможешь!
