И запретил, и запугал. Может, и про Черную Погоню шепнул, и про то, от чьей руки умерла баба Праскева, что станет с ее любимым Артемием, если Настя ослушается. Нет больше человека Игната Горяева, а что есть, и подумать страшно.
– Сам-то ты как? – Дмитрий вернулся к кровати, нащупал на Степановой руке пульс, на той самой руке, где под кожей спал потайной ключ.
– Жить буду. – Он сел, свесил босые ноги на пол. – За меня не боись, Дмитрий.
– А за кого ж мне еще бояться? – вроде в шутку спросил, да только Степан понимал, что не шутит доктор, что беспокоит его что-то еще. Очень сильно беспокоит.
– Рассказывай! – велел и, пошатываясь, встал с кровати. Эх, сейчас бы в лес! Припасть к земле, попросить силы! Пусть не той, что поделилась с ним старуха, пусть послабее, но чтобы была она живой, искрящейся, как вода в лесном ручье! – Давай-ка на крыльцо выйдем.
– Что-то странное творится в округе, Степан Иванович. – Они стояли на крыльце, вдыхали сырой осенний воздух. – В лесу стали находить обезображенные тела. Мужские, женские, – Дмитрий со свистом втянул в себя воздух, продолжил упавшим до шепота голосом: – Детские. Восемь уже. Ты слышишь меня, Степан Иванович?
– Слышу. – Как холодно вдруг стало, как зябко! А ведь еще только сентябрь на дворе. Сейчас бы по грибы, по ягоды. Чтобы обычные человеческие радости, чтобы не слышать про… мертвых детей. А Дмитрий все говорил, говорил. Видно, хотел выговориться, поделиться тем ужасом, что его переполнял.
– Сначала думали, что это какой-то зверь, но я видел тела! Они без кожи… плоти местами нет до самой кости, словно ее вырвали.
Выклевали… Чуть не сказал, в последний момент спохватился. Не нужно Дмитрию такое знать.
– И охотники говорят, что ни один зверь на такое не способен. Слухи всякие по Сосновому гуляют. Припомнились и былые случаи. Это не в первый раз, говорят, здесь. – Дмитрий помолчал, обвел округу тревожным взглядом, продолжил: – Говорят, все началось еще со строительства Горяевского. Уже тогда люди стали пропадать чаще, чем обычно. В основном охотники, потому и думали на диких зверей. Иногда тела находили, но уже в таком состоянии, что и не понять, отчего наступила смерть. Да что я тебе рассказываю, Степан Иванович! – Он вскочил на ноги. – Ты же сам охотник! Родился здесь! Тайгу знаешь, как свои пять пальцев! Вот и скажи мне, что это? Кто это? Я же вижу, происходит что-то. Все затаились, жизнь остановилась. Люди по вечерам за порог выйти боятся, шепчутся. Знаешь, про кого шепчутся?
– Знаю. – Степан кивнул.
– И что? Что ты сам-то про это думаешь?
– А ты что думаешь, Дмитрий Петрович?
Доктор ответил не сразу, сбежал с крыльца, снова поднялся по ступенькам, встал напротив Степана.
– Я в науку верю. Я тебе говорил, если помнишь.
– Помню.
– И в чудеса тоже верю.
– И это помню.
– Так вот здесь не наука и не чудеса, здесь что-то страшное, такое темное, что я его шкурой чувствую.
Шкурой… Степан тоже чувствовал. А еще знал то, о чем Дмитрий даже подумать не мог. Вылетела на кровавую охоту Вранова Погоня. Не боится он больше ничего и никого, если убивать начал вот так… Надеется на Игнатово заступничество? Или Игнат вместе с ним?.. Какую цену нужно заплатить за вечную жизнь? Как часто нужно эту цену платить? Чем поступиться, чтобы получить не только золото и власть, но еще и вот эту нечеловеческую живучесть?..
– Может, Игнат вернулся? – вот на какой вопрос он сейчас может получить ответ.
– Если и вернулся, то тайно. Не видел его никто в Горяевском. Я специально у Григория Анисимовича интересовался.
– А Вран?
– Я не знаю. Башня его стоит открытая, по ночам в ней свет горит. Это я своими собственными глазами видел. Свет видел, а его – нет. А ты почему спрашиваешь, Степан Иванович? Думаешь, это он? – И тут же сам себе ответил: – Нет, не может такого быть! Человек на такое не способен!
Человек, может, и не способен, да только кто сказал, что Вран – человек?
– Что делать будем? – Дмитрий смотрел на Степана с надеждой, словно только тот один мог противостоять этой беде.
– А если я скажу, что это все Вран? – спросил Степан и посмотрел на Дмитрия очень внимательно. – Ты тут мне про чудеса рассказывал. Вот такие у нас нынче чудеса… Что ты мне на это ответишь? Что мы станем делать? – он горько усмехнулся. Подумалось, что вот прямо сейчас столичный доктор принимает самое важное в своей жизни решение. Верить – не верить? А если верить, то остаться или бежать из этих темных мест сломя голову? А если остаться, то как поступить?
– Ты мне сейчас, Степан Иванович, хочешь сказать, что всех этих людей убивает Вран? Своими собственными руками?
– Не руками. – Степан посмотрел в небо. Там высоко, под самыми облаками, кружилась воронья стая. Вернулась Погоня, выискивает своему хозяину новую добычу. – Вон его руки.
– Птицы?.. – Дмитрий замотал головой. – Не может такого быть!
– А девочка, которая по всем законам природы должна была мертвой родиться, да вдруг ожила?
– Она не сама ожила, это ты ее оживил. Так не бывает, но я своими собственными глазами видел.
– Вот и я своими собственными глазами видел…
Обгорелая головешка – кости с ошметками мяса, – которая ползет, силится выбраться из гнилого болота… И птицы… И кровавый дождь… Уже тогда сердце знало, что спасают они не человека. Вот если бы не спасли, примотали цепью обратно к дереву, чтобы издох в муках, чтобы не кружила сейчас в небе Черная Погоня! Но что уж теперь? Дело сделано, и нужно думать, можно ли хоть что-нибудь исправить.
– Я не могу в это поверить. – Дмитрий покачал головой. Вот и принял столичный доктор свое самое важное решение. Пусть так. Пусть уезжает. Главное, что в живых останется… – Но я тебе верю. И помогать стану, потому что такое… Все это нужно остановить!
Вот, оказывается, какое решение! Ну что ж, от такого помощника отказываться не станет. Парень сам выбрал себе судьбу.
– Только я не знаю… – Дмитрий смотрел вверх, где птицы уже не метались без толку, а телами своими выкладывали в небесной сини огромный черный глаз. И глаз этот смотрел. Может, еще не видел, но уже искал очередную жертву. – Я не знаю, как с таким можно бороться.
– Я тоже не знаю, – ответил Степан едва слышно.
Леший очнулся от щекотных и настойчивых прикосновений. Открыл глаза и прямо у своего лица увидел острую крысиную морду. А потом услышал голоса: три мужских и один женский. И тут все вспомнил и все понял…
