Игнат хотел, да только Вран его отговорил. А сам, выходит, не просто забавляется, план у него. И Злата стала частью этого плана.
– Она знает?
– Что беременная? – усмехнулась старуха. – Не смеши меня, пограничник. Такое любая баба про себя поймет. А ей это дитя с каждым днем носить все тяжелее и тяжелее. Тянет оно из нее и силы, и жилы. Это с виду она тощая, что кошка, а дите свое все равно берет, до срока она не доходит, попомни мои слова.
– Я не про то, старая! – Степан вдруг разозлился, хоть и понятно, что злость эта от беспомощности. И старуха поняла, оттого и не обиделась. – Кого она отцом считает? Дмитрия? Я же видел, что у них налаживаться что-то стало, а теперь вот… разладилось. Думал, что просто поссорились.
– Оттого и разладилось, что она знает, что не Дмитрий к ней приходил. Она ж не обычная девочка, у нее силы и способности великие. Пришел-то он к ней Дмитрием, а вот дальше… – старуха помолчала. – А дальше она его истинную суть увидела. Проснулась сила. Оттого она теперь Дмитрия и дичится, гонит его прочь, даже на порог не пускает. Потому что понимает, чье дите под сердцем носит. Потому что дите это всем сердцем ненавидит, а избавиться от него не смеет.
Степан не стал спрашивать почему. Умел Вран запугивать, на самое больное давил – на близких и любимых. А кто у Златки самый близкий? Кому она без раздумий ночью дверь своей спальни открыла? То-то и оно! Попалась девочка… И он, Степан, тоже в ее беде повинен, не уберег.
– Она тебе сама все рассказала?
– Рассказала… – Старуха поморщилась. – Клещами пришлось из нее правду тянуть. Да и кто про такое станет рассказывать? Она бы тоже молчала, но больно ей. Душа болит, тело. А я помочь могу, унять боль хоть на время.
– И что же нам теперь делать?
– Со Златкой ты теперь ничего не поделаешь. Даже если захочешь, не подступишься, она тебя сейчас как комара прихлопнет одним только взглядом, такая у нее нынче силища. Нам о другом нужно думать, пограничник. – Старуха обернулась на запертую дверь, словно опасалась, что их могут подслушать. – Нам нужно думать, что с дитем делать. Если Злата сына родит, то это будет не обычный мальчик. Ты ясно должен это понимать, пограничник! Вырастет из него второй Вран. А может, и пострашнее чудовище. Сила к силе… Много бед он может натворить, и мы с тобой в том будем повинны. Понимаешь?
Степан понимал. Умом понимал, а сердце и душа противились. Разве ж дите виновато, что от чудовища рождено?
– Не виновато, – сказала старуха твердо. – Но выхода у нас с тобой иного нет. Я вижу, не найдешь ты в себе сил дите убить. Не бойся, пограничник, сама возьму грех на душу.
– А если дочка? – Подумалось вдруг, что ведь Злата может родить девочку, как Оксана и Настена. – Если девочка родится, все хорошо будет?
Не ответила старуха, только посмотрела так странно, что аж сердце занялось. Словно бы рождение девочки станет для них всех еще большей бедой. Но ведь быть такого не может! И Аленка, и Машенька – чудесные малышки!
– Потом, – сказала старуха наконец. – Пусть она родит сначала. Если родит. У меня сил мало осталось ведьмовских, а у нее – человеческих. Хоть бы управились.
– Когда ей срок?
– В конце осени, но она и до конца лета не доходит. Никто его дите до срока доносить не сумел. Ты же помнишь, пограничник, как оно с Оксаной твоей было.
Помнил. Такое не забудешь.
– А у Златки все намного хуже. Может, если бы хотела она это дитя, то не было бы таких мук, но тут сам понимаешь. Оставалась она у меня сегодня ночевать. Вот всю ночь во сне то стонала, то криком кричала… Ты вот что, ты Дмитрия к ней не пускай. Не хочет она, чтобы он правду знал, чтобы видел ее такой. Она прогнала его, много плохого ему наговорила, чтобы ушел и не возвращался, но кто вас, мужиков, знает. Не пускай! Не нужна она ему теперь такая.
А Степан зло подумал, что не старой ведьме решать, кому кто нужен. Вон Оксанка ему нужна. И любит он и ее, и девочку больше жизни. Да только Оксанка про свое дите правды не знает, а Злата знает. Вот ведь какая беда…
Порешили на том, что старуха станет присматривать за Златой, а Степан – за Дмитрием. А уж за Враном смотреть им придется обоим, потому как зло, что в нем жило, никуда не делось, просто затаилось на время.
Оно и вправду затаилось. Вот только совсем ненадолго. Оставшись без своей Погони, нежить придумала себе новую забаву, новую охоту…
Первая девка, мельника дочка, пропала в Сосновом еще в конце весны. Была она из тех, про кого говорят «оторви да брось», слава о ней по поселку шла дурная. Оттого, наверное, родители и не шибко испугались, решили, что сбежала дочка в город с очередным кавалером. А потом пропала еще одна девушка, считай, ребенок еще. И вот тут уж всполошились все, потому что свежи еще были в памяти сельчан события минувшей зимы. Снова заговорили, зашептались про Черную Погоню. Вот только Погоню ту никто не видел, а Степан так и вовсе знал наверняка, что ее нет.
Погони нет, а девочки пропадают без следа… И у Игната появилась новая забава. Еще по осени выписал бывший дружок из-за границы псов остроухих, остромордых, черных, как ночь. Выписал и сам лично натаскивал. Говорил, что на медведя. Вот только на медведя ли?..
Про псов Степану рассказала Оксана. Про псов и про Златку. Не укрылось и от нее девчонкино состояние, хорошо хоть про отца ребенка спрашивать не стала. Может, думала на Дмитрия? Надеялась, что все у них со Златой сладится? И в душу к Злате не лезла, помочь старалась незаметно, чтобы не напугать и не обидеть. А на Степана смотрела строго, мол, поговори с дружком, время не ждет! Степан и сам порывался поговорить, да только что он может сказать? Правду? А что сделает с Дмитрием эта правда? И со Златой что сделает? Потом. Придет время, все само решится. Как-нибудь… А сейчас побольше бы узнать про Игнатовых псов.
К псарне Степан подошел ночью, заглянул в щель между воротами. И верно – черные, как ночь, молчаливые. Ни один из шести псов даже голоса не подал, однако ж встали перед запертыми воротами вряд, смотрели выжидающе и алчно. Открой, человек, эту дверь. Только открой, а мы уж покажем, на что способны!
С той самой ночи Степан дежурить стал не в лесу, а у псарни. Видел, как приходил к своим новым любимцам Игнат, как приносил сочащиеся кровью куски мяса, как говорил им ласковые слова, словно они были его детьми. А в ночь полной луны вывел Игнат свою черную свору на охоту. Были они вдвоем с Враном, оба на черных, в ночи неразличимых арабских скакунах. У каждого на связке по три ярящихся пса.
Они на скакунах, а Степан на своих двоих. Пока мчался по ночному лесу, думал только об одном, чтобы не опоздать. Заблудиться-то он не боялся, даже в темноте видел кровавый след.
Опоздал… Прибежал, запыхавшийся, себя не помнящий от усталости, к словно специально расчищенной от деревьев поляне, и прежде, чем пиршество смерти увидеть, он его почуял… Пахло кровью и плотью. Совсем так, как когда-то на берегу лесного ручья. Но там, у ручья, были бандиты, а тут девчушка. Та самая, что пропала последней… Не на медведя натаскивал свою свору Игнат, совсем не на медведя… Захотелось дружку завести свою собственную Черную Погоню. Игнату захотелось, а Вран поддержал кровавую забаву… И еще кое-что видел Степан. Уже другую, призрачную свору безвременников, что стекались к поляне со всего приграничья. Чуяли страх, чуяли кровь…
