– Папа будет недоволен.
– Папа узнает.
– Придется рассказать папе.
Папа редко входит в непосредственное соприкосновение с подчиненными.
Иногда он разделяет трапезу за общим столом, иногда бросает величественную шутку, на которую все обязаны отвечать восторженными улыбками. Иногда он ущипнет Куриловскую Елену за подбородок и скажет:
– Ну?!
Но большей частью папа передает свои впечатления и директивы через маму после доклада. Тогда мама говорит:
– Папа согласен.
– Папа не согласен.
– Папа узнал и очень сердится.
Сейчас жена Семена Павловича вышла во двор вместе с Олегом, чтобы выяснить, что это за северяне и может ли Олег принять участие в их действиях, вообще выяснить идеологию северян и их практику для доклада папе.
Олег Куриловский – сытый мальчик с двойным подбородком. Он стоит рядом с матерью и с большим интересом слушает объяснения Сережи.
– У нас война с южанами, они живут в том доме… Надо поставить флаг на Мухиной горе. – Сережа кивнул на Мухину гору, светло-желтая вершина которой видна за забором.
– Как это война? – спросила Куриловская, оглядывая толпу мальчиков, обступившую ее. – Ваши родители знают об этом?
Сережа улыбнулся.
– Да что ж тут знать? Мы в секрете не держим. А только, мало каких игр есть? Разве про всякую спрашивать?
– Ну да, «про всякую». Это у вас не просто игра, а война.
– Война. Только это игра! Как всякая игра!
– А если вы раните кого-нибудь?
– Да чем же мы раним? Что у нас, ножи или револьверы?
– А вон сабли!
– Так это деревянные сабли!
– Все-таки, если ударить!
Сережа перестал отвечать. Ему был неприятен этот разговор, срывающий кровавые одежды с войны между северянами и южанами. Он уже со злостью смотрел на Олега Куриловского и не прочь был причинить ему на самом деле какие-нибудь неприятности. Но Куриловская хотела до конца выяснить, что это за война.
– Но все-таки: как вы будете воевать?
Сережа рассердился. Он не мог допустить дальнейшего развенчивания военного дела:
– Если вы за Олега боитесь, так и не нужно. Потому, что мы и не ручаемся, может, в сражении его кто-нибудь и треснет. А он побежит к вам жаловаться! Все ж таки война! У нас вон какие, и то не боятся! Ты не боишься? – спросил он у Васи, положив руку на его плечо.
– Не боюсь, – улыбнулся Вася.
– Ну, вот видите, – сказала Куриловская с тревогой, снова оглядывая всех мальчиков, как будто в надежде узнать, кто треснет Олега Куриловского и насколько это будет опасно.
– Ты не бойся, Олег! – сказал сзади добродушно-иронический голос. – У нас и Красный Крест есть. Если тебе руку или голову оторвет бомбой, сейчас же перевязку сделают. Для этого девчата имеются.
Мальчики громко рассмеялись. Оживился, улыбнулся, порозовел Олег. И для него перевязка на месте оторванной руки или… головы казалась сейчас привлекательной.
– Господи! – прошептала мать и направилась к дому. Олег побрел за ней. Мальчики смотрели им вслед, прищурив глаза и показывая белые зубы.
– Да! – Вспомнил Сережа. – А где арестованный?
– Я здесь.
– Идем!
Митя наклонил голову.
– Только он все равно не отдаст!
– Посмотрим!
– О! Ты еще не знаешь моего отца!
– Интересно! – сказал Сережа и покачал красивой белокурой причесанной головой.
Расположение квартиры Кандыбина было такое, как и у Назаровых, они жили в нижнем этаже, но Вася не мог найти ничего общего между своим жилищем и этим. Пол, видно, не подметался несколько дней. Стены были покрыты пятнами. На непокрытом столе трудно сказать, чего больше: объедков или мух. Стулья, табуретки в беспорядке: разбросаны везде. Во второй комнате неубранные постели и желтоватые, грязные подушки. На буфете навалены грязные тарелки и стаканы. Даже ящики комода почему-то были выдвинуты и так оставлены. Вошедший первым Сережа сразу попал в какую-то лужу и чуть не упал.
– Осторожнее, молодой человек, стыдно падать на ровном месте, – сказал краснолицый бритый человек.
Отец Мити сидел возле стола и держал между ногами подошвой кверху сапог. На углу стола, рядом с ним, стояла та самая черная железная коробка. Только теперь она была разделена диктовыми перегородками, и в отдельных помещениях насыпаны были деревянные сапожные гвозди.
– Чем могу служить? – спросил Кандыбин, достав изо рта новый гвоздик и вкладывая его в дырочку, просверленную в подошве. Вася увидел между губами Кандыбина еще несколько гвоздиков и понял, почему он так странно говорит. Сережа легонько толкнул Васю и спросил шепотом: – Эта?
Вася поднял глаза и так конспиративно кивнул головой.
– Что же вы пришли в чужую хату и шепчетесь? – с трудом прогнусавил Кандыбин.
– Они за коробкой пришли, – прогудел Митя и спрятался за спину товарищей.
Кандыбин ударил молотком по сапогу, вытащил изо рта последний гвоздь и только теперь получил возможность говорить полным голосом.
– А! За коробкой? За коробкой нечего ко мне приходить. Это пускай к тебе приходят.
Выпрямившись на стуле, Кандыбин сердито смотрел на мальчиков, а в руке держал молоток, как будто для удара. Красное лицо Кандыбина было еще молодо, но брови были белые-белые, как у старика. Из-под этих бровей смотрели жесткие, холодные глаза.
– Митя признался, что коробку он взял, вроде как бы… ну, украл. А у него вы взяли. А это Васи Назарова коробка.
Сережа стоял и спокойно смотрел на вытянутую фигуру Кандыбина.
Отец перевел глаза на сына:
– Ага? Украл?
Митя выступил из-за спины Сережи и заговорил громко, напористо, с маленьким взвизгиванием:
– Да не украл! Украл, украл! Она там лежала, при всех, все видели! Я и взял. А что они говорят, так брешут, брешут и все!
Вася оглянулся пораженный. Он никогда еще в жизни не слышал такой откровенной лжи, высказанной таким искренним и страдальческим голосом.
Кандыбин снова перевел глаза на Сережу:
– Так не годится, товарищи! Пришли и давай: украл, украл! За такие слова можно и отвечать, знаете!
В волнении Кандыбин начал рыться пальцами в железной коробке, сначала в одном отделении, потом в другом. Сережа не сдавался:
– Ну хорошо, пускай и не украл. Но только коробка эта Васи… а не ваша. Значит, вы отдадите ему?
– Кому, ему? Нет, не отдам. Пришли бы по-хорошему, может, и отдал бы. А теперь не отдам. Украл, украл! Взяли и из человека вора сделали! Идите!
