Но раньше, чем пришли парламентеры, пришла мать Олега и обратилась к северянам:
– Где Олег? Он с вами был?
Сережа уклонился от ответа:
– Вы ж не разрешили ему играть.
– Да, но отец позволил ему посмотреть.
– У нас его не было.
– Вы его видели, мальчики?
– Он там торчал, – ответил Левик. – Его в плен взяли.
– Кто взял в плен?
– Да эти. южные.
– Где это? Где он сейчас?
– Он изменник, – сказал Митя. – Он им все рассказал, а теперь боится сюда приходить. И пусть лучше не приходит!
Куриловская с тревогой всматривалась в лицо Мити.
Митя сейчас сиял чистым золотом яблоком головы, и его глазенки, острые и напористые, теперь не казались наглыми, а только живыми и остроумными. Назаров с интересом ожидал дальнейших событий, он предчувствовал, что они будут развиваться бешеным темпом. Из своей квартиры, пользуясь хорошим вечером, вышел и Кандыбин. Он недобрым глазом посматривал на нового, остриженного Митю, но почему-то не спешил демонстрировать свои родительские права.
Куриловская в тревоге оглядывалась, подавленная равнодушием окружающих к судьбе Олега. Она встретила любопытный взгляд Назарова и поспешила нему.
– Товарищ Назаров, скажите, что мне делать? Нет моего Олега. Я прямо сама не своя. Семен Павлович еще ничего не знает.
– Его в плен взяли, – улыбнулся Назаров.
– Ужас какой! В плен! Куда-то потащили мальчика, что-то с ним делают! Он и не играл совсем.
– Вот то и плохо, что не играл. Это напрасно вы ему не позволили.
– Семен Павлович против. Он говорит: такая дикая игра!
– Игра не дикая, а вы сами поставили его в дикое положение. Разве так можно?
– Товарищ Назаров, мало ли мальчишки чего придумают? А только у них своя жизнь…
В это время калитка впустила торжественную тройку парламентеров, а четвертым вошел и Олег Куриловский, измазанный, заплаканный и скучный. Мать ахнула и бросилась к нему. Она повела его домой, он шел рядом и хныкал, показывал пальцем на мальчиков.
Мальчикам было не до Олега. Южная армия выставила ни на что не похожие требования: возвратить знамя и признать, что северяне потерпели поражение. Парламентеры утверждали, что Вася и Митя были отпущены потому, что дали честное слово больше сегодня не воевать, – им поверили, а они честное слово не сдержали.
– Какие там честные слова, – возмутился Сережа, – война – и все!
– Как? Вы против честного слова? Да? – человек с пером искренне негодовал.
– А может, они нарочно дали честное слово? Они, может, нарочно, чтобы вас обмануть!
– Честное слово! Ого, какие вы! Честное слово если дал, так уже тот… уже нужно держать…
– А вот если, например, к фашистам попался? К фашистам! Они скажут: дай честное слово! Так что? Так, по-твоему, и носиться с твоим честным словом?
– О! Куда они повели! – начальник рукой протянул по направлению к небу. – К фашистам! А мы как? У нас какой договор? У нас такой договор: и мы красные, и вы красные, и никаких фашистов. Придумали – фашисты!
Сережа был смущен последним доводом и обернулся к своим:
– Вы давали честное слово?
Митя насмешливо прищурился на человека с пером:
– Мы давали честное слово?
– А то не давали?
– А то давали?
– Давали!
– Нет, не давали!
– А я вам не говорил: дайте честное слово?!
– А как ты говорил?
– А как я говорил?
– А ты помнишь, как ты говорил?
– Помню.
– Нет, ты не помнишь.
– Я не помню?
– А ну, скажи, как?
– Я скажу. А по-твоему, как?
– Нет, как ты говорил, если ты помнишь?..
– Не беспокойся, я помню, а вот как по-твоему?
– Ага? Как по-моему? Ты сказал: дайте честное слово, что не пойдете к своему войску. Вася, так же он говорил?
– А разве не все равно?
Но карта врагов была бита. Северяне засмеялись и закричали:
– А они пришли! Честное слово! Тоже хитрые!
Кандыбин, на что уж серьезный человек, и тот расхохотался:
– Чертовы пацаны! Обставили! А кто моего так обстрогал?
Назаров не ответил. Кандыбин придвинулся ближе к мальчикам – их игра начинала его развлекать. Он долго смеялся, когда услышал контрпредложение северян. Смеялся он непосредственно и сильно, как ребенок, наклонясь и даже приседая.
Северяне предложили: пускай их знамя три дня стоит на Мухиной горе, а потом они отдадут, и тогда начинать новую войну. А если не хотят, значит, «Мухина гора – наша».
Парламентеры смехом ответили на это предложение:
– Пхи! Что мы, не сможем себе новое знамя сделать? Сможем, хоть десять! Вот увидите завтра, чье знамя будет стоять на Мухиной горе!
– Увидим!
– Увидим!
Прощальная церемония была сделана наскоро, кое-как; парламентеры уходили злые, а северяне кричали им вдогонку, уже не придерживаясь никаких правил военного этикета:
– Хоть десять знамен пошейте, все у нас будут!
– Ну, завтра держись! – сказал Сережа своим. – Завтра нам трудно придется!
Но им пришлось трудно не завтра, а сейчас.
Из своей квартиры по высокой деревянной лестнице спускался сам начальник планового отдела Семен Павлович Куриловский, спускался массивный, гневный, страшный. За ним, спотыкаясь, прыгал со ступеньки на ступеньку измочаленный жизнью Олег Куриловский.
Семен Павлович поднял руку и сказал высоким властным тенором, который, впрочем, очень мало походил к его фигуре под графа Витте:
– Мальчишки! Эй, мальчишки! Подождите! Подождите, я вам говорю!
– Ой и злой же! Это Олега…
Семен Павлович еще на нижней ступень крыльца закричал:
– Издеваться! Насильничать! Самовольничать! Я вам покажу насильничать!
Он подбежал к мальчикам:
– Кто здесь Назаров? Назаров кто?
Все притихли.
– Я спрашиваю, кто Назаров?
Вася испуганно оглянулся на отца, но отец сделал такой вид, будто все происходящее его не интересует. Вася покраснел, удивленно поднял лицо и сказал звонко и немного протяжно:
– Назаров? Так это я – Назаров!
– Ага, это ты! – закричал Куриловский. – Так это ты истязал моего сына? А другой? Кандыбин? Где Кандыбин?
