– Я не понимаю, – улыбнулась Вера Игнатьевна.
– Вот не понимаете, а вещь самая простая. Деньги штука скользкая: сегодня они в одном кармане, а завтра они в другом, а послезавтра и следу не осталось. Деньги для вас – это мало подходит, да у вас же и карманов нету. Надо вещь какую-нибудь придумать!
– Какую же вещь?
– Давайте думать.
– Вещь? Ага, ну, хорошо. А только стоит ли меня премировать?
– Это уже по высшему соображению. Ваше дело сторона. Так какую вещь?
– Туфли нужны, Андрей Климович. Я вам прямо скажу: очень нужны!
Андрей Климович осторожно глянул на туфли Веры Игнатьевны, а она еще осторожнее придвинулась к табуретке, на которой стояла посуда.
– Туфли эти… да-а! Туфли – хорошее дело, туфли можно.
– Только.
Вера Игнатьевна покраснела.
– Только коричневые. обязательно коричневые, Андрей Климович!
– Коричневые?
Андрей Климович с какой-то грустной улыбкой поглядел в сторону.
– Можно и коричневые, что ж. Только. туфли такое дело, туфли без примерки нельзя. Отправимся с вами в магазин и примерим. Бывает, подъем не подойдет, и фасон нужно присмотреть, а то дадут тебе такой фасон, господи помилуй!
Вера Игнатьевна краснела и улыбалась, а он поднял голову и присматривался к ней одним глазом. Носок его ботинка задумчиво подымался и опускался, постукивая по полу.
– Так что, пойдем завтра купим?
– Да зачем вам беспокоиться, Андрей Климович? Я никогда не примериваю. Просто номер и все.
– Номер? Ну. какой же номер?
– Какой номер? Тридцать четвертый.
– Тридцать четвертый? Не тесный ли будет, Вера Игнатьевна?
Вера Игнатьевна вспомнила, что пора вытирать посуду, и отвернулась к стене за полотенцем.
– Этот номер не пройдет, Вера Игнатьевна, – весело сказал Андрей Климович.
Вера Игнатьевна подхватила первую тарелку, но и тарелка смотрела на нее с широкой тарелочной улыбкой. Вера Игнатьевна сказала так, для приличия:
– Какой номер не пройдет?
– Тридцать четвертый номер не пройдет!
Андрей Климович громко расхохотался, поднялся с табурета и плотно прикрыл дверь. Стоя у двери, он поднял глаза к потолку и сказал, будто декламируя:
– Барышне вашей здесь ничего не достанется… раз я взялся за это дело по специальному заданию. Ни одной коричневой туфли не достанется. Барышня и так будет хороша!
Вера Игнатьевна не умела сказать «какое ваше дело», да и вид Андрея Климовича не располагал к такой грубости. Она растерянно промолчала. Андрей Климович снова оседлал табуретку.
– Вы не сердитесь, хозяюшка, что я вмешиваюсь. А если нужно! Надо что-нибудь с вами делать. Я, как от фабзавкома, имею государственное право. И я так и сказал: премируем товарища Коробову, а девчонку вашу, франтиху, пускай папка премирует!
– Почему вы так говорите? Какая она франтиха? Молодая девушка.
Вера Игнатьевна сердито посмотрела на гостя. Почему он, в самом деле, говорит такие слова: девчонка, франтиха! Это о Тамаре, о ее красавице, которой принадлежит будущее счастье. Вера Игнатьевна подозрительно проверила: неужели Андрей Климович враг ее дочери? В своей жизни она мало видела врагов. У Андрея Климовича были кудрявые усы, они симпатично шевелились над его нежной улыбкой, и это, конечно, противоречило его враждебным словам. Но все-таки пусть он скажет.
– Почему вы так относитесь к Тамаре?
Андрей Климович перестал улыбаться и озабоченно погладил себя по затылку:
– Вера Игнатьевна, давайте я скажу вам правду. Давайте скажу.
– Ну, какую там еще правду? – Вере Игнатьевне вдруг захотелось сказать: «Не надо говорить правду».
– Вот я вам скажу правду, – серьезно произнес Андрей Климович и хлопнул рукой по колену, – только бросьте на минутку ваши эти тарелки, послушайте!
Он принял из ее рук вытертую тарелку и осторожно положил на горку чистых, даже рукой погладил сверху в знак полного порядка. Вера Игнатьевна опустилась на табуретку у окна.
– Правды не нужно бояться, Вера Игнатьевна, и не обижайтесь. Дело ваше, понятно, и дочка – ваша, это все так. Но только и вы у нас работник дорогой. А мы видим. Вот, скажем, как вы одеваетесь. Присмотрелись. Вот это юбчонка, например…
Андрей Климович осторожно, двумя пальцами взял складочку ее юбки:
– Одна у вас. Видно же. И на службе она работает, и на диспуте, и посуду ей приходится. А юбочка свое отслужила, по всему видать. Это и говорить нечего. От бедности, что ли? Так и муж – сколько, и вы – сколько, и дочкина стипендия все-таки, а детей у вас двое. Так? Двое. А самое кардинальное: барышня ваша щеголиха, куда тебе! Инженерши с ней не сравняются. Придет в клуб – фу, фу, фу! То у ней синее, то у ней черное, то еще какое. Да и не в этом дело, пускай себе ходит, мы и без того знаем, народ говорит. И посуду с какой стати!
– Андрей Климович! Я мать – могу заботиться!
– Вот редкость какая – мать! Моя Елена Васильевна тоже мать, а посмотрите, как мои девчурки мотаются. И им ничего, молодые – успеют нагуляться. У моей Елены и руки не такие, а у вас все-таки, как говорится, – интеллигентная работа. Стыдно, прямо скажу. Вам жить да жить, вы еще молодец, и женщина красивая, а с какой стати, ну, с какой стати?
Вера Игнатьевна опустила глаза и по вековой женской привычке хотела пощипать юбку на колене, но вспомнила, как охаял юбку только что Андрей Климович, и еще вспомнила все места, где эта юбка заштопана и заплатана. Вера Игнатьевна приняла руку с колена и начала потихоньку обижаться на Андрея Климовича.
– Андрей Климович, каждый живет по-своему. Значит, мне так нравится.
Но Андрей Климович сверкнул на нее сердитым взглядом, даже его кучерявые усы зашевелились сердито:
– А нам не нравится.
– Кому?
– Нам, народу, не нравится. Почему такое: наш уважаемый библиотекарь, а одевается… недопустимо сказать. И мужу вашему не нравится.
– Мужу? А откуда вы знаете? Ведь вы же его и не видели.
– Во-первых, видел, а во-вторых, раз он муж, все одинаковы, возьмет да и то. народ знаете какой, за ними смотри да смотри.
Андрей Климович снисходительно улыбнулся и поднялся с табуретки.
– Одним словом, решили вас премировать отрезом на платье, шелк такой есть, черт его знает, называется – не выговоришь, это моя жинка умеет выговаривать, мужеский язык на это не способен. Но только и пошьем в нашем пошиве, это уж как хотите, чтобы по вашей мерке было.
Он хлопнул себя по карману. Вера Игнатьевна подняла на него глаза, потом перевела их на недоконченные тарелки и тихо вздохнула. Что-то такое было в его словах справедливое, но оно насильственно обрывало какую-то нежную петельку в кружеве ее жизни, и это было страшновато. И не могла она никак примириться с враждебностью Андрея Климовича к Тамаре. В общем, все получалось какое-то странное. Но в то же время Андрей Климович любил книги, и он член фабзавкома, и от него исходила убедительная простая симпатия.
