Круглый и толстый бухгалтер Пыжов слушал их разговор покровительственно, а потом внес и свою лепту в дело объяснения подобных феноменальных явлений:
– Просчет в таком случае вполне возможен. Главное здесь, в дополнительном коэффициенте. Если у тебя один ребенок, а второй, так сказать, в проекте, то ожидается прибавление ста процентов. Расчетливый человек и задумается: сто процентов – сильный коэффициент. Ну, а если у тебя пятеро, так шестой, что же, всего двадцать процентов – пустяковый коэффициент, человек и махнет рукой: была не была, рискую на двадцать процентов!
Слушатели хохотали. Чуба в особенности увлекала причудливая игра коэффициентов, и он потребовал немедленно приложения этой теории к собственному случаю:
– Ох ты, черт! Это значит, если у меня – седьмого подготовить, какой же выйдет… этот…
– Седьмого? – Пыжов только глянул на небо и определил точно: – В данном положении будет коэффициент шестнадцать и шесть десятых процента.
– Пустяк! – в восторге захрипел Чуб. – Конечно, тут и думать нечего!
– Так и дошел человек до тринадцати? – заливался кладовщик.
– Так и дошел, – подтвердил бухгалтер Пыжов, – тринадцатый – это восемь и три десятых процента.
– Ну, это даже внимания не стоит, – Чуб просто задыхался от последних открытий в этой области.
Так весело все встретили Степана Денисовича, когда он приехал второй раз посмотреть на квартиру. Степан Денисович не обижался ни на кого, он понимал, что математика обязывает.
Квартиру осмотрели компанией. Комната была средняя, метров на пятнадцать квадратных. Помещалась она в одной из хат. Степан Денисович все пожевывал и посасывал, осматривал комнату и как будто про себя грустно вспоминал:
– Там все-таки у меня две комнаты. Ну, ничего, как-нибудь.
Что я мог сделать? В растерянности я задал Степану Денисовичу глупый вопрос:
– У вас. много мебели?
Веткин с еле заметным укором на меня глянул:
– Мебель? Да разве мне до мебели? И ставить некуда.
Он вдруг очаровательно улыбнулся, как бы поддерживая меня в моем смущении:
– Вообще для предметов неодушевленных свободных мест нет.
Чуб лукаво почесал небритый подбородок и прищурил глаз:
– При таких объективных условиях товарищу не мебели нужны, а стеллажи, вот как у меня в инструментальной. Стеллажи, если начальник не против, можно будет сделать.
Он прикинул глазом высоту комнаты:
– Три яруса. Четвертый, дополнительный, на полу.
– Нельзя здесь поместить тринадцать, – сказал опечаленный кладовщик Пилипенко, – какая же здесь кубатура останется для дыхания воздухом? Никакой кубатуры, да и вас же двое.
Веткин поглядывал то на одного консультанта, то на другого, но у него не было растерянного вида. Вероятно, все затронутые обстоятельства у него были давно учтены и сверстаны в общий план операции. Он подтвердил свое прежнее решение:
– Так я десятого перевезу семейство. Нельзя ли конячку какую-нибудь, потому что все-таки барахлишко и малыши пешком не дойдут от вокзала.
– Конячку? Пожалуйста! Даже две!
– Вот это спасибо. Две, конечно, лучше, потому… семья все-таки переезжает.
Десятого мая, в воскресенье, совершился въезд семейства Веткиных на территорию нашего завода. Завод был расположен недалеко от города, и к нему была проложена специальная дорога, вымощенная булыжником. Рано утром две заводские «конячки» притащили к городу некоторое подобие экипажей, отчасти похожих на линейки, отчасти на площадки. К полудню по дороге началось движение публики, чего раньше никогда не бывало. Семейные пары делали вид, будто совершают воскресную прогулку, дышат свежим воздухом и наслаждаются окрестными ландшафтами.
В два часа дня показалась процессия – никакое другое слово к описываемому явлению не подходит. Сидящий на первой подводе трехлетний мальчик держал в руке небольшой игрушечный флаг, и это еще больше придавало всему шествию характер торжественный.
Впереди шли две подводы. На них преобладало «барахлишко», только на первой сидел знаменосец, а на второй двое детей поменьше. «Барахлишко» состояло из вещей малого размера, за исключением шкафика, установленного на первой подводе в самом ее центре, что придавало шкафику некоторую нарочитую торжественность. Это был кухонный шкафик – одно из самых счастливых изобретений человечества, шкафик, но в то же время и стол. Такие вещи издают всегда замечательный запах: от них пахнет теплом, свежеиспеченным хлебом и детским счастьем. Кроме шкафика выделялись большой самовар, две связки книг и узел с подушками. Все остальное было обыкновенной семейной мелочью: ухваты, веники, ведро, чугунки и т. д.
Рядом со второй подводой шла девушка лет семнадцати, в стареньком, потемневшем ситцевом платьице, босиком и с непокрытой головой. Видно было, что она всегда так ходила: несмотря на то, что лето только началось, волосы ее успели сильно выгореть, лицо было покрыто густым красноватым загаром, а на щеках даже шелушилось. И все же оно производило очень приятное впечатление: серьезное, хорошей формы рот. Голубые глаза ясно и спокойно поблескивали под прямыми умными бровками.
За подводами два мальчика, приблизительно одного роста и возраста, несли выварку, чем-то наполненную и прикрытую полосатым куском материи. Этим было лет по тринадцать. За ними шествовала центральная группа детворы от пяти до двенадцати лет, мальчики и девчонки. Двое, самые молодые, девочки, щекастые и пузатенькие, – шли впереди, взявшись за руки, часто перебирали босыми ножками по чистым теплым булыжникам мостовой и имели вид очень озабоченный: подводы хоть и медленно двигались по шоссе, но этим пешеходам трудно было управиться и с такой скоростью.
Остальные, большие мальчики, заняты были делом: каждый что-нибудь тащил на руках или на плечах, кто зеркало, кто связку рамок, самый старший нес граммофонную трубку.
Вся эта компания произвела на меня неожиданно приятное впечатление: головы всех были острижены под машинку, загоревшие мордочки казались чистыми, даже босые ножки были припорошены только сегодняшней пылью. Поясов ни у кого не было, но воротники ситцевых рубашек были аккуратно застегнуты, не было нигде ничего изодранного, только у того, что нес трубу, блестела на колене заплата. Особенно же мне понравилось то, что ни у одного члена процессии не было несимпатичного или отталкивающего выражения: никаких болячек, никакой золотухи, никаких признаков умственной отсталости. Они спокойно поглядывали на нас, не смущались, но и не глазели безразлично, иногда о чем-то между собой переговаривались, не понижая голоса, но и не бравируя своей свободой.
Я расслышал несколько слов такого разговора:
– Тут сухое место. А это лоза.
– Из нее корзинки можно делать.
– Батько обязательно сделает!
Сам батько, творец и руководитель всей этой армии, шел сзади и бережно нес в руках граммофонный ящик. Рядом с ним, спустив с черной головы желтый, яркий платок, выступала важно, улыбаясь нам влажными большими глазами, красивая, румяная женщина. Проходя мимо нас, Степан Денисович расцвел своей замечательной улыбкой и приподнял кепку:
