– Пусть читает! – крикнул кто-то.
Все захлопали.
На самом деле учителя отлично понимают, что могут победить любого ученика. Но по отдельности. Когда класс становится монолитом, они справиться с нами не в состоянии.
Семен Витальевич подошел к окну – любимое место учителя, когда он не знает, что делать.
Я начал по новой:
Если бы я тебя не любил —
Я бы сразу тебя обнял.
Я бы тебе про закат твердил.
И хвостом пред тобой вилял.
Я распрямился бы выше крыш,
Я рокотал бы, как водопад.
…А ты молчаньем меня коришь,
И я улыбаюсь тебе невпопад.
И, как стоячие две реки,
Текут безжизненно две руки.
И ночь сквозь нас проплывает безбожно.
Лишь тени сливаются.
Теням можно.
– Руки не могут течь! – Заорал Семен Витальевич, не поворачиваясь к классу. – Не могут!
– Могут! – Возразил класс. – Очень даже могут! Красиво!
А отличница Ленка даже встала и сообщила значительно:
– Семен Витальевич, это поэтическая метафора.
Под овации класса Ленка села.
Семен Витальевич подошел к своему столу, постоял, потом сел…
Было очевидно, что он обдумывает решение.
– Итак, Петров, – Семен Витальевич взял ручку. – Вы выучили стихотворение великого советского поэта Степана Щипачева – прошу запомнить эту формулировку – и прочитали его без ошибок. Однако вы использовали урок литературы для пропаганды своих неумелых и несамостоятельных виршей. За первый поступок – пять. За второй – кол. Средний балл – три. В журнал вам – тройка.
– У-у-у-у, – запротестовал класс.
Но на этот протест Витальевич не обратил внимания.
– Сейчас вы пойдете домой вместе с вашей мерзкой тварью и немедленно вернетесь в школу. Без нее. Я проверю.
Я встал по стойке смирно, как солдат:
– Разрешите идти?
Не дожидаясь ответа, я схватил ляговоз и вылетел из класса.
Дверью я едва не ударил Ирку, она еле успела отшатнуться.
– Я все слышала, – улыбнулась она. Она улыбнулась мне. – А последнее стихотворение ты про меня написал? – Тут она увидела ляговоз. – Это что такое?
– Вечером, все вечером! – закричал я, задыхаясь от счастья.
Все получилось, как я хотел!
Ну надо же! Даже Ирка возникла вовремя.
Все у меня сегодня получалось.
Это было классно!
_______________________________________________
Иногда мне кажется, что я в жизни только и делаю, что ищу.
Чего именно я ищу?
Бабу?
Глупый ответ. Уж чего-чего, а этого хватает.
Значит, я не тупо ищу какое-нибудь существо женского рода, а вот именно женщину, которая сможет мне дать нечто такое, чего другие дать не в состоянии, как ни жди этого и как ни проси.
Когда тебе стукнуло пятьдесят, женщины для тебя источник не только удовольствий, но и рефлексии. В пятьдесят хочется быть не банальным бабником, а человеком, который осмысливает свою жизнь.
Лет, скажем, в шестнадцать живешь себе и живешь. А что тебе? К черту эти все рефлексии и раздумья!
Вот Сережка мой носится по жизни, и все. Интересно, трахает он уже кого-нибудь или нет? Думаю, если и трахает, то сильно, как они говорят, не парится по этому поводу. И правильно.
В шестнадцать лет какие могут быть рефлексии и раздумья, когда вся жизнь перед тобой – обнаженная и открытая? Хватай ее! Имей! Насилуй! Радуйся! Достаточно посмотреть на всегда довольное лицо моего сына, чтобы понять: никаких проблем в шестнадцать лет нет и быть не может.
А в мои годы не то уже совсем…
Знаете, чем еще, кроме опыта, отличается юность от зрелости? В юности нет предчувствий – только чувства одни, никаких «пред» не предполагается… Только чувства. Они налетают, хватают тебя, теребят… Без предупреждения. Сразу.
Те два человека, которые ведут бесконечный спор внутри меня, они позже рождаются. Конечно, позже.
Когда, прежде чем броситься в очередную пропасть, сто раз подумаешь и прикинешь: хватит ли у тебя крыльев для полета.
Когда ногой воду попробуешь, а потом уж…
И тогда тот, живущий внутри тебя, который постоянно предупреждает: «Не лезь! Не суйся! Добром не кончится!», вызывает куда больше доверия, чем первый, оптимистичный, все время вскрикивающий с улыбкой: «Давай! Сейчас будет по-другому! Сейчас будет не как всегда! Иначе! Давай! Вперед!»
Сережка мой не рефлексирует по поводу того, чего он ищет. Живет себе и живет. И радуется жизни.
Да и ищет ли он чего-то? Не думаю. Нет такой у него пока задачи.
А я вот все думаю: «Что я ищу? Чего ищу? Что может искать человек в пятьдесят лет, когда уже пора бы все найти, да и пользоваться, жирея, тем, что нашел?»
Зачем я про все это думаю?
Вот идет она сейчас ко мне, Инесса Валовая…
Она – кто? Она директор неведомой мне, наверняка занудливой, певицы по имени Ирма Стук. И больше она никто в моей жизни.
Она зачем идет? Она идет, чтобы заплатить мне деньги за запись певицы. И больше ни за чем она не идет.
Она сейчас что будет делать? Следить за записью. Потом отдаст мне деньги, про которые мы договорились. И больше она ничего делать не будет.
Я – кто? Я – звукорежиссер популярного московского театра, имеющий возможность пользоваться замечательной студией.
Она – кто? Она – директор певицы.
И больше мы никто.
Почему же у меня такое ощущение, словно я сам себя убеждаю.
У меня есть жена, есть Ирка моя… Мало, что ли?
Так чего же мне не хватает? Что я ищу все время? Вот уже шестой десяток, как ищу?
И тот, Первый, живущий во мне оптимист неисправимый, шепчет: «Одиноко тебе, вот и все. Избавления ты ищешь от одиночества. И, может быть, как раз эта, которая идет по коридору сейчас, это самое избавление и есть. Почему нет? Если сто раз не получалось, на сто первый вполне даже может получиться. Почему нет? Почему?..»
А тот, Второй, расположившийся во мне вольготно правдивый пессимист, кричит практически: «Хватит тебе! Хватит! Подумай о возрасте! Будет ведь одно и то же! Одно и то же! Ирку свою пожалей! Она, Ирка, не лучше и не хуже других! За что же ты ее? За что? В чем она-то виновата?»
И я вот так – между ними.
И раздается стук в дверь.
– Инесса, – сказала Инесса и оценила меня своим женским взглядом.
