Вот эту надену футболку, черную, безо всяких дурацких рисунков, и черную же куртку. Все. Решено. Буду загадочным черным человеком.
Или все-таки другую? Посветлей?
В кармане куртки лежало что-то твердое. Я вынул. Паспорт. Интересно, как он туда попал?
«На первый в жизни секс надо пилить с паспортом», – усмехнулся я.
То, что в куртке лежал паспорт, выделяло ее. Это решило дело. Что-то ведь должно решить? Решил паспорт.
Глупо? А умно как?
Презервативы сначала положил в куртку, но потом понял, что лучше в брюки. Были бы в трусах карманы, положил бы в трусы.
Я достал Лягу, попрощался с ней и попросил, чтобы она пожелала мне удачи.
Дальше – родители. Оба на кухне. Значит, ругаются.
Я вошел и быстро сообщил, что мне надо поехать за город, чтобы выполнить задание портала, с которым я сотрудничаю. Для поступления на журфак, мол, нужны публикации… Поэтому я буду поздно.
Я даже не стал придумывать, что за публикация, понимая, что родителей это совершенно не парит.
– Твой папа решил уйти от нас! – закричала мама.
«Да и хрен бы с ним», – подумал я.
А вслух спросил:
– Далеко?
– Тебе бы все ерничать! – вскинулась мама.
Отец стоял у окна и делал то, чем всегда занимаются герои фильмов, чтобы продемонстрировать свое нервное состояние: курил сигарету.
– Отец, дай денег, – попросил я. – А то в командировку посылают, а денег не дают.
– Тебя, кроме денег, еще что-нибудь интересует? – нервно спросила мама.
Я ответил нарочито спокойно:
– Да. Меня интересует секс, будущее России, а также то, как ЦСКА сыграет завтра со «Спартаком». Дашь? – последний вопрос уже адресовался отцу.
– Ты очень грубо разговариваешь с матерью, – сказал он.
– Зато ты – очень вежливо, – ответил я, по-моему совершенно логично.
– Господи, кого мы вырастили! Кого мы вырастили, Сережа, – всплеснула руками мама и сделала вид, что вот-вот заплачет.
– Сколько? – переспросил отец.
– Пятерку, – сказал я, понимая, что, если просить пять – дадут три, а если просить три – дадут тысячу.
Дали три, как я и рассчитывал.
Теперь я мог идти за водкой.
Куда? В супермаркет нельзя: придется у кассы уговаривать кассиршу – долгая история.
Надо в какой-нибудь небольшой магазин, где продавщица стоит у прилавка. Такую легче уговорить.
Я подошел к прилавку, сделал жалостливое лицо…
– Я понимаю, что вы не имеете права продавать мне водку… – начал я.
– Пошел отсюда, – лениво прикрикнула продавщица.
Я попробовал заплакать, но не вышло. Удалось лишь сделать еще более печальное лицо.
– Я не себе, правда. У меня папа – алкоголик, и если я приду без бутылки – убьет…
– Красиво врешь, – беззлобно сказала продавщица, и это была уже первая победа: она сосредоточилась на мне.
Я достал одну из трех купюр, которые мне дал отец, и заныл жалостливо:
– Пожалуйста…
– Водки тебе?
Я кивнул.
Продавщица взяла купюру и протянула мне бутылку самой дешевой водки.
Я понял, что ждать сдачи бессмысленно.
Мне оставалось только крикнуть ей на весь магазин:
– А наживаться на детях безнравственно!
И вылететь из магазина.
Все.
Я был экипирован по полной.
Почему-то эта мысль совсем не обрадовала, я чувствовал, что нервничаю все больше и больше.
Мне даже захотелось отхлебнуть водки – говорят, это успокаивает.
Но приносить Ирке початую бутылку было невозможно, а тратить еще тысячу на бутылку – жаль.
_______________________________________________
Я иногда думаю, что в будущем люди перестанут разговаривать. Не общаться прекратят, а произносить слова. Слова станут просто ненужными. Ну, может, не со всеми такое произойдет, а с людьми близкими. Но произойдет обязательно.
Когда говоришь с человеком, которого знаешь много-много лет, – слова всё только путают. Они – лишь повод для придирок и злости. Слова затемняют суть, потому что она, суть эта, не в словах. К тому же близкий человек все прекрасно понимает и так, а ты все долдонишь, долдонишь…
Вот я вышел на кухню. Там Ольга заваривала чай.
Я посмотрел на нее, и она все поняла.
И посмотрела на меня.
И я понял, что она все поняла.
И можно было бы уже идти в комнату, собирать чемодан. Тем более что Ольга сказала мне днем, что уходу моему не удивится, хотя развод и не даст…
Блин, никто не дает мне «развода» – ни жена, ни театр. Как сговорились… Словно надеются, что я не стану новую жизнь затевать.
Ладно.
Мы так стояли молча напротив друг друга – или напротив враг врага – и словно ждали чего-то.
Мы оба понимали бессмысленность любых слов.
И мы оба знали: они непременно будут произнесены.
– Ты сама все понимаешь, – начал было я.
И – понеслось.
Крики. Упреки. Ор.
Посередине нашего разговора зашел Сережка. Ему были нужны деньги… Не помню уже на что, не важно.
Попросил пятерку. Но я прекрасно понимаю: он всегда будет просить больше, чем ему необходимо на самом деле. Дал три тысячи.
Сережка, как водится, похамил и убежал. Иногда мне совершенно искренно кажется: я нужен ему только как банкомат: железный ящик, выдающий деньги.
Он убежал куда-то в ночь. По каким-то своим делам. Не важно.
Я стоял у окна и нервно курил. Наверное, в моей позе было что-то картинно-киношное, но я не знал, как еще успокоиться.
Ольга орала. Плакала. Потом опять орала. И снова плакала. И опять кричала.
Если бы сейчас меня попросили вспомнить, что именно она нервно выкрикивала, – мне это вряд ли бы удалось…
Я молчал.
Скандал – это такая нервная история, которая обязательно заканчивается. И только поэтому его можно выдержать. К счастью, ни один человек, даже моя жена, не может орать бесконечно…
Наконец, у Ольги кончились силы.
– Ты можешь мне что-нибудь ответить? Можешь? – это был явно последний крик.
– Ты ведь ничего не спрашиваешь, Оль, – тихо сказал я. – А, собственно, что и спрашивать? Ты же понимаешь, что к этому все шло? И давно?
