– Почему? Я тебя жалею. Очень жалею. И очень люблю.
– Да? – Ника хрипло рассмеялась и наклонилась над ним. Ее волосы коснулись его лица. От нее пахло табаком, коньяком и чудовищным несчастьем. – Жалеешь, Ванечка? Любишь? Ну тогда пожалей еще крепче! И полюби.
Он замер, вытянулся в струну, хотел отпрянуть, оттолкнуть ее, тряхнуть за плечи, засунуть, наконец, под холодный душ. Но вместо этого осторожно обнял ее, провел рукой по ее безжизненным, тусклым волосам, прижал ее к себе. И понял, точнее – почувствовал, что оттолкнуть ее сейчас не может. Не может, потому что мужик. И потому, что ей нужны, просто необходимы, доказательства, чтобы выжить, дожить до утра. Доказательства, что она женщина и что ею не пренебрегают, что она желанна.
«Сволочь ты все-таки, Ленька! – подумал он. – Разве с ней так можно было? Но как я буду жить без тебя? Как все мы будем жить без тебя? Я-то что – а вот они, твои женщины! Зачем ты так, Ленька?»
Утром оба сделали вид, что ничего не произошло. В глаза друг другу старались не смотреть – обоим было неловко.
Уже в дверях, отводя взгляд, Ника тихо сказала:
– Ничего не было, Ваня.
Он нежно клюнул ее в затылок.
Забегая вперед. Маша Велижанская через полтора года после Ленькиной смерти вышла замуж за своего старого приятеля, бывшего сокурсника Диму Боброва. Дима этот неотлучно был при вдове, и неожиданно выяснилось, что он любил Машку всю жизнь. Впрочем, ничего удивительного – Маша была прекрасна. Прекрасные женщины любили Леньку, что говорить. Маша родила четвертого ребенка – и это снова оказалась девочка. Брак их удался, и Маша, кажется, была очень счастлива.
Ника замуж не вышла – Иван, еще живя в Ленинграде, нечасто, но виделся с ней. После той истории ему было как-то неловко. Пусть оба приказали себе об этом забыть, но неловкость осталась. Иногда перезванивались. Через четыре года Ника сказала, что уезжает в Петропавловск-Камчатский по личному приглашению академика Федотова, которому попалась на глаза ее статья в журнале «Вулканология и сейсмология», который Федотов и возглавлял.
Из Петропавловска пришло несколько писем с фотографиями – Ника в желтом дождевике и таких же ярких, игрушечных резиновых сапогах стоит у подножия вулкана. Рядом с ней Сашка, Никина дочь. Разглядеть ее было непросто. Но, кажется, она была похож на Леньку. Ника писала, что счастлива, работа ее увлекла и отвлекла, появился и друг, коллега, молодой ученый из Москвы. Ну а потом, как это часто бывает, переписка заглохла.
С Аленой Иван помирился. Обиды друг другу пришлось отпустить – в доме младенец, не до обид. Сына назвали Ильей, в честь ее отца. На его робкие просьбы назвать мальчика в память о деде ответила:
– Нет! Я твоего деда не знала. Мучилась при родах я, и мне называть – уж извини.
Иван поначалу обиделся, а потом ее, как всегда, оправдал. В конце концов, она права – ее отец ей куда ближе, чем его дед.
Через три недели после их бурного примирения Иван вышел на работу. Повезло – взяли переводом на Ленинградский комбинат с громким названием «Скульптура», что на проспекте Тореза. И благородно дали отпуск – новорожденное дитя. Директор комбината к его ситуации отнесся с пониманием – у самого месяц назад родилась внучка. Но предупредил – работы почти нет, увы. Своих, знаете ли, хватает.
Однако после двухнедельного отпуска работу все-таки дали. Правда, так, мелочь, ерунда – делали очередного неизвестного солдата для совхоза под Пермью. В их бригаде было четыре человека, и если разделить гонорар на всех, то получались копейки. Ну хоть так.
В обеденный перерыв Иван бежал в магазин и, если видел, что огромная очередь и ему не успеть, звонил теще. Та и достаивала петляющую «змею». Тоже помощь.
Илюшка рос беспокойным – ночами спал плохо, мучился животиком и не хотел брать грудь. Алена, конечно, измучилась. На помощь приезжала теща, неловко толкалась, хваталась то за одно, до за другое, но выходило все нелепо и бестолково. Алена тут же цеплялась к ней, и начинался скандал. Теща принималась рыдать, обижалась и уезжала. Он успокаивал ее у двери, умолял не обижаться – Алена издергана, нервы никуда, бессонные ночи и прочее. Теща всхлипывала и говорила, что дочь была такой всегда:
– Я же предупреждала вас, Иван! Характер у нее сложный. А я больше сюда ни ногой!
Но проходило два дня, и она снова приезжала:
– Скучаю по Илюшеньке, не могу без него! Какое счастье, Иван, что он похож на вас – такие же синие глаза, такая редкость!
Пеленки стирал Иван – Алена берегла руки. Придя с работы, бросался в ванную – за день набиралось два полных ведра. Наспех перекусив, брал сына и шел на улицу – жена ложилась спать.
Она рвалась в консерваторию – последний курс, академ на полгода. Нет, он ее понимал! Но как отдать годовалого сына в ясли? Это он представлял себе слабо. А ведь пришлось.
Ясли закончились через два месяца – за эти два месяца Илья был там раза четыре, не больше, а дальше заболевал. Кончилось тем, что к ним переехала теща – вариантов не было.
Алена злилась, говорила, что ноги ее домой не несут – отпрашивалась к подругам, а он соглашался, жалел ее и старался понять. Отпускал на два, на три дня. А уж на выходные! Заниматься дома, при беспокойном ребенке, было почти невозможно.
Что ж, Иван был не против. В конце концов, с тещей он ладит, да и отдохнет: если Алена уедет, в доме уж точно не будет скандалов.
Видел, что теще дочкины отъезды не нравятся. Слышал, как она шепотом отчитывает ее в ванной. Но своенравная Алена слушать мать не собиралась:
– Отстань, не твое дело.
И все продолжалось по-прежнему.
К трем годам Илюша окреп и наконец пошел в садик, в младшую группу. Теща с облегчением и радостью уехала домой. «Кажется, жизнь налаживается», – думал Иван. Да и Алена успокоилась, стала помягче. Основные трудности они пережили. Теперь надо выдохнуть и жить, просто жить, как живут их ровесники, друзья. Ходить в кино или в кафе, ездить за город на машине, собирать гостей. Но как-то не получалось.
Странно они жили, странно. Общих тем для разговоров почти не было – общались короткими деловыми фразами: «Заберешь сегодня Илюшу из сада?», «Купи хлеб и кефир», «Отнеси в прачечную белье». Иван смотрел на жену и не понимал зачем. Зачем, для чего существует их семья? Есть ли она вообще, эта семья? И тут же сам себе отвечал: «Ради Илюши». Сына он обожал. А Алена оказалась матерью прохладной. Нет, материнскими обязанностями она не пренебрегала, но, как ему казалось, делала это не от души, а по обязанности.
«А может, я ошибаюсь, – снова уговаривал себя Иван. – Просто она такой человек: хладнокровный, сухой, равнодушный». И вправду, любые события, любые неприятности она принимала спокойно, не впадая в панику. Любимая присказка: «Все пройдет, зачем нервы трепать?»
В общем, довольно быстро он понял, что его жена человек странный. Что ж, бывает. Грустно шутил: «Они сошлись – волна и камень, стихи и проза, лед и пламень».
