Впрочем, так жила вся страна.
Мать сидела молча, смотрела в тарелку и в семейных разговорах участия не принимала. Пару раз сделала замечание девочкам, и они, смущенные и перепуганные, ища поддержки, посмотрели на мать. Ленка не среагировала.
Петрович смущался, старался на него не смотреть, пытался развлекать разговорами, но после старухиных резких одергиваний все скомкалось, съехало с наезженной колеи. Все пригорюнились.
Петрович принялся убирать со стола, от Лениной и Ивана помощи отказывался, гнал их на кухню:
– Идите, болтайте! Я тут сам разберусь.
Ушли. Сели напротив друг друга, и снова потек разговор.
Ленка рассказывала о работе – да, сложно, порой просто невыносимо, ничего нет, никаких расходных материалов, не хватает не только лекарств, но и перевязочных материалов.
– Кручусь, верчусь, веришь? Езжу в центр, добиваюсь, стучу кулаком по столу, призываю к совести. Вымогаю, короче. Выбила кое-что, – она рассмеялась. – Новые кровати, например – аж восемь штук! А что, победа! И рентген-аппарат, представляешь? Да и народ тут… разный – сам знаешь: зэки, старатели. Ну и вообще непросто, Вань. Хотя кому сейчас просто, верно? Ну и климат, конечно. Холодно, Ваня. Север, понятно. Самое сложное – полярная ночь. Сорок два дня, представляешь? Сорок два дня без солнца вообще. Правда, отвыкли мы от него, от этого солнца… Зато девчонки радуют – такие умнички, правда! Светланка отличница, и Томочка – явный талант! Представляешь, танцует! И в кого такая? Изящная, тонкая. Пластичная, не то что я – корова на льду. Только бы ее не разнесло, гены-то, а? И я, и Петрович.
– А мать, Лен? Ну, как вы… с ней? Уживаетесь? – осторожно спросил Иван.
Сестра нахмурилась.
– Да нормально, Вань. А куда денешься? Мать. Ну и она для меня… ну, ты понимаешь. Была другой. Не такой, как для тебя, извини. Да, характер, конечно, не сахар. Но что поделать? Трудновато, что говорить. И тесновато. Но разве это главное? Да и Петрович у меня – сам видишь! Он ведь такая стена! Не стена – стенища! Не выдюжила бы без него, веришь?
– Конечно, о чем ты? Все вижу, – улыбнулся Иван. – Ты врач от бога! И тебе надо в город, в столицу, в нормальную клинику. Петрович твой мне рассказал, извини, про твои достижения. А здесь это никогда не оценится! Это я и про палки в колеса, да и про все остальное! Про поселок этот, прости. Про жилплощадь – служебную, Лена, заметь! Щедро выданную временно! Про народ, что здесь живет. Лен, здесь все сложнее, чем в столице. Здесь провинция, прошлый век. Ты же сама сказала: все с боем, все с преградами. И здесь твой талант пропадет.
– Оставь ради бога! – устало отмахнулась она. – Там, здесь – какая разница? Да и не от места зависит успех, а от человека. Да и кто нас ждет в ваших столицах? Кто скучает по нам? Не смеши, Ваня! Там и своих шустрых хватает. Нет, мы уж тут как-нибудь. – Лена с трудом подавила зевок и извинилась: – Пойду посплю, Вань, завтра снова рано вставать. А послезавтра суббота, поедем в лес, шашлычков пожарим! Так хочется! – Ленка мечтательно улыбнулась. – Ведь уже почти весна, а там и лето! Короткое очень, правда. Бывает двенадцать градусов, а мы и этому рады. Знаешь, здесь шутят: зиму перезимовали, перезимуем и лето!
– Летом двенадцать? – удивился Иван. – А тогда как весной?
Нет, знал, конечно, погодка здесь, в Печенге, та еще! Честно говоря, не приведи господи. И ничего, живут люди. Люди везде живут. Находят свой дом, свое место и приживаются. И всегда мечтают туда вернуться – в это место, в свой дом, в самый далекий медвежий угол. Скучают по тому, чего у него нет.
От Москвы Иван давно отвык. Да и там, в Москве, в городе, где он родился и вырос, у него нет дома. Ленинград? И там дома нет. У него нигде нет дома. Даже здесь, у сестры, он в гостях. «Временник, – подумал он, – мотаюсь, как дерьмо в проруби. Живу вахтовым методом. Все ищу, ищу. А что, спрашивается, ищу? Свое место? Да бросьте! Все дело не в месте – в тебе и только в тебе, Ленка права – не от места зависит судьба человека, а от него самого. Он сам должен врасти корнями, как дерево, и привыкнуть, и полюбить. Сжиться, сродниться. Удержаться. Создать или построить. Обрести близких, родных. Укрепиться корнями. А вот тогда у него будет дом».
И не надо искать себе оправдание. Ленинград был ему плох? Да оставьте. Прекрасно бы прижился, было бы желание. Как приживаются тысячи. От Нонны сбежал, от Марины? Ах, какой честный, какой совестливый, какой справедливый! А мог бы остаться. Стать необходимым и близким этим прекрасным женщинам, помогать им во всем, полюбить их всем сердцем. Но что вы, это же не о нем! Он же у нас ангел с крыльями, не иначе. Чище слезы, прозрачней воды. Он не смог.
Москва. Что там не остался? А, нет жилья? Что ж, причина. Но как же приезжие, они как? Да так – устраиваются на работу, получают койку в общежитие. Дальше комнату. Правда, общежития и комнаты таким, как он, не дают – кому нужны неудачливые художники? Да и гении не нужны, только если после смерти, и то если повезет. Нюня он, не мужик, тряпка. Жалеет себя – ах, инвалид! Ах, хромый! Ах, с палочкой! Да жив, и это главное – с двумя ногами, с руками и с головой. Да, с профессией оказалось непросто – кому нужен скульптор? И все-таки был бы покрепче духом, был бы мужиком, разве бы слонялся из угла в угол, разве жалел бы себя? Разве был бы в тягость хорошим людям? Явился вот теперь к сестре. А у нее-то забот – куда там ему! У Ленки семья, это он ни за кого не отвечает. Выходит, что он захребетник, примак. Ищет тех, кто пожалеет. Господи, стыд-то какой! Только что делать, за что зацепиться? Вот это и есть самое страшное – не за что.
Иван видел, как старается сестра. Как лезет из кожи вон добрый и сердобольный Петрович. Как, кажется, немного смягчается мать. Как тянутся к нему девочки.
Ладно, оставим все муки совести, оставим. Надо приживаться, надо цепляться за жизнь. Искать смысл. Работать. Приносить пользу, в конце концов. Хотя бы близким, родным.
А это, как оказалось, самые родные – роднее и ближе никого нет. Сестра, зять, племянницы. Мать, наконец. Его семья. Другой у него нет.
* * *
Постепенно все наладилось. Он не уехал ни через три дня, как собирался, ни даже через три месяца. С Томочкой, младшей, Иван начал заниматься, готовить ее к школе. Девочка быстро схватывала, была способной. Читал девчонкам, рассказывал про Ленинград, про Москву. Они слушали, открыв рот, – умненькие, любознательные, толковые. Одно удовольствие. Кое-как ухаживал и за матерью – Лене теперь не приходилось прибегать с работы, чтобы накормить девчонок и мать. Помогал по хозяйству Петровичу. Обучился гладить, варить щи, тушить мясо. Стирал постельное белье – прачечная в поселке закрылась.
Ленка помогла с работой – конечно, учителем черчения и рисования, кем еще? Все-таки работа и хоть какие-то деньги.
Он видел и чувствовал, что оба, и сестра и зять, были искренне ему рады. Чудаки, святые люди. Разве он упростил их жизнь? Вряд ли. Лишний человек в доме, лишние хлопоты.
Иван часто думал об Илюше, смертельно по нему тосковал. Мечтал о том, что сын вырастет и они встретятся. Конечно, встретятся, как иначе? Только до этого целая жизнь.
