– Люба! Охолони! Не начинай, умоляю!
Любка сверкала глазами:
– Подумайте! Надо же, заступничек нашелся! У нас, оказывается, проживает адвокат, важная персона! А я и не знала! Адвокат, а не нищий и никому не нужный мазила! Ну надо же, а? – непонятно к кому взывала она. И, перегнувшись к нему, приблизив свое побледневшее от ярости лицо, шипела: – Без тебя обойдемся! Ты кто тут, а? Не забыл? Вот выгоню – будешь знать, как совать нос не в свое дело! Усек, адвокат? Ты ей кто, а? Папаша родной? Знай свое место!
Девочка застывала. Застывал и он:
– Усек, Люба, усек. Только ты все равно не права.
Любка громко шваркнула кастрюлей и ушла в дом.
– Дядь Вань! – шептала Ася. – Не связывайся ты с ней. А то прогонит. А я ничего, привыкла. Поорет и перестанет – ты ж ее знаешь.
Он кивнул, а что оставалось… Он боялся, что Любка его прогонит. Он прекрасно понимал, что жилье найдет в два счета, репутация у него была прекрасная. Но Ася? С кем останется девочка? Конечно, не его дело, Любка права. Кто он ей, этой девочке? Чужой дядя. Но он прикипел к ней всем сердцем. И жизни без нее уже не представлял. Вот как бывает.
А через пару дней Любка снова пропала.
Он беспокоился, прислушивался по ночам, не скрипнет ли калитка, не послышатся ли шаги. На третий день решился пойти к участковому Удальцу. Тот рассмеялся:
– Искать? Ты что, опух, Ваня? Кто будет эту… – Удалец зло сплюнул на пол. – Кто будет эту шалаву искать? Понятное же дело – махнула в город и застряла! Загуляла хозяйка твоя! Такое же с ней не впервой, сам знаешь. Нашляется и вернется, куда денется? Кому она нужна, прости господи, твоя Любка? Нет, заявление я у тебя не приму и не проси.
Иван ушел. А беспокойство не проходило.
За ужином тем же днем Ася сказала:
– Да не волнуйся ты, дядь Вань. Вернется мамка. А лучше бы…
Он перебил ее:
– Ася! Ну разве так можно! Она твоя мать.
Ася по-взрослому усмехнулась.
Любка вернулась спустя десять дней – похудевшая, хмурая, с синячищами под глазами. Яростно принялась за уборку – с остервенением драила полы, сдирала шторы, замачивая их в корыте во дворе. Терла песком посуду, приговаривая, как все засрали.
В его сторону не смотрела – понятно, неловко.
На ужин подала блины, редкая для Любки история. На девочку ворчала, но незлобно, так, для порядка.
– Люба, – сказал он, – ты вернулась, и я хочу переехать к себе. Не возражаешь?
Не повернувшись от плиты, бросила:
– Возражаю! Сарай я сдаю. Что мне деньги терять? А если комната не устраивает – дорога свободна!
Он здорово разозлился:
– Ну дело твое! Ты хозяйка, и тебе решать. Значит, буду что-то искать, – твердо добавил он. – Сумасбродство твое до чертей надоело!
– Скатертью дорога, – буркнула она. – Никто тебя тут не держит!
Принялся искать жилье, но отдельные домики, пристройки, гаражи или сараи все были сданы. А те, что оставались свободными, ему сдавать не спешили – с приезжих можно содрать и побольше. Он был своим, со своего вроде неловко.
Любка узнала о его поисках, но ничего не комментировала. В ее презрительном и насмешливом взгляде читалось: «Ну-ну! Как же! Мы еще посмотрим, кто кого!»
Ася, слава богу, ни о чем не догадывалась. Нечего заранее ее волновать.
Через пару дней Любка привела жильцов. Ими оказались две перезрелые девицы из-под Ростова – одна жгучая шатенка, другая соломенная блондинка. Если бы не цвет волос, их легко можно было бы перепутать.
Девицы и не скрывали, что приехали «погулять», что предполагало выпивку, поиск кавалеров и гулянье по ночам – весь список курортных удовольствий.
Жиличками они оказались нахальными, домой возвращались поздно, громко и беззастенчиво гомонили, садились за стол в саду, распивали бутылочку и громко, в голос, не стесняясь, по-лошадиному ржали.
Иван порывался выйти и призвать к совести, угомонить. Но останавливался: «Кто я здесь? Такой же курортник, как и они, такой же транзитный пассажир. Какое я имею право делать им замечания? Беспокоят девочку? На это у нее есть мать».
Девицы утихали под утро, когда начинало светать. Боялся он одного: что однажды Любка присядет за стол, присоединится, так сказать, к процессу и снова запьет.
Но этого, слава богу, не происходило. Любка возвращалась с работы и, поужинав, тут же уходила к себе. Проснулся однажды от шума – открыл глаза и услышал чертыхания:
– Понаставили тут! – И углядел темный, неразборчивый силуэт. Нежданный гость споткнулся о табуретку.
– Что случилось? – привстав на кровати и опознав одну из курортниц, выкрикнул он.
Так и есть, блондинка! Та присела на край кровати и, обдав его стойким, сладковатым духом портвейна, прошептала:
– Это я, Зинаида, соседка твоя! – И захихикала: – Что, не признал?
– Да уж признал. Что, Зинаида? Не спится?
– Ага! – обрадованно хохотнула та. – Давай вместе, а? Может, будет повеселее?
– Не будет, – вздохнул он. – Иди, Зина, иди! Чтобы без скандала.
– Не уйду, не проси! Ну что тебе? Жалко?
В эту секунду широко распахнулась дверь, и на пороге возникла разъяренная и растрепанная Любка. Не говоря ни слова, она схватила упирающуюся жиличку за руку и потащила за собой.
Та пыталась вырваться, отчаянно сопротивлялась. Но вырваться не получилось – Любка выволокла ее во двор, и он услышал характерные гулкие шлепки – Любка лупила Зинаиду по морде. Дальнейшее произошло молниеносно – Любка вышвыривала из сараюшки их вещи, вытаскивала из кровати ничего не понимающую Зинаидину мирно храпящую товарку Зойку. А минут через десять все стихло. В окно он видел, как в изнеможении Любка опустилась на лавку и закрыла лицо руками.
«Плачет? – удивился он. – Кажется, да. Странно, ей-богу…»
Утром съехидничал:
– Зря ты так, Люба. Вот, денег лишилась. Я бы сам справился, честное слово. Прогнал бы ее, эту чертову Зинаиду. Думаешь, не сладил бы?
Та со злостью ответила:
– Мое дело. Мои жилички. Захотела – погнала. Новых найду! Тут такого добра – как говна за баней! – И усмехнулась: – А то что справился бы – не сомневаюсь. Помню. Память у меня хорошая. – И, круто развернувшись, Любка ушла в дом.
«Смешная, – усмехнулся он. – Неужели заревновала? Нет, правда, смешно!»
Спохватился он в конце июня:
– Аська! Тебе же осенью в школу! А ты у меня – ни читать, ни писать!
Увидел, как та залилась счастливым румянцем. Потом дошло – обрадовалась словам «ты у меня».
Горько вздохнул. Однажды Ася тихо спросила:
