– Дядь Вань… а ты не уедешь?
Он удивился:
– Куда, Асенька?
– Да кто тебя знает. Надоест тебе тут. Ты же свободный, один, без семьи.
– Вряд ли, – покачав головой, ответил он. – Я здесь, Ася, привык, да и ехать мне некуда. И ты… Куда я от тебя? Ты теперь моя семья, Аська.
Побледнев, девочка вскочила со стула и бросилась в дом. Он улыбнулся, покачал головой и принялся собирать со стола посуду.
Подумал: «Такая вот получилась история. И все это чистая правда».
Все лето усиленно готовились к школе – букварь, пропись, счетные палочки. Ася оказалась талантливой ученицей, все схватывала на лету, от занятий не отлынивала и, выглядывая на улицу, с еще бо́льшим нетерпением ждала его с работы. Сама варила вермишель или картошку, быстро освоив эту нехитрую науку. Словом, хозяйствовала.
Конечно, ходили купаться. Море Аська обожала, а плавать, как ни странно, не умела, чудеса – девочка, выросшая на море.
С Аськой занимались каждый день, и к августу она уже бойко читала по складам. Бойко считала до ста и, высунув от усердия язык, старательно, по прописи, выписывала печатные буквы.
В конце августа Любка записала дочку в первый класс, и Иван с Асей отправились в город покупать ей форму. Там же купили и розовый, с картинками, ранец. Аська светилась от счастья.
Груженные пакетами, пошли в ресторан – ему захотелось устроить ей праздник. Ресторан был из пятидесятых годов – красные дорожки в полоску, тяжелые плюшевые малиновые шторы, белые скатерти, изрядно поношенные, но крепко накрахмаленные. И, конечно, хрустальный кувшин и тяжелые приборы – все как тогда, в советские времена.
Да и меню было из прошлого века – салат оливье, селедка под шубой, лангет и рубленый бифштекс, борщ и бульон с пампушками.
Взяли борщ и лангет, кувшин малинового морса и, конечно, на десерт мороженое.
Аська была перепугана до смерти и от восторга почти не дышала.
– Такая красота! – прошептала она. – Как во дворце. Да, дядь Вань?
Он рассмеялся:
– Нет, Асенька! Во дворцах все по-другому! Вот подрастешь и поедешь в Ленинград. Там и увидишь, какие они, настоящие дворцы!
Ася посмотрела на него с недоверием.
Потом гуляли по городу и даже сходили в кино.
По дороге домой, в автобусе, положив голову ему на плечо, Ася уснула. А он замер, боясь шелохнуться. «Господи, не разреветься бы, – подумал он, сглатывая застрявший в горле комок. – Девочка моя. Такая родная».
Первого сентября наряженную, важную и перепуганную до смерти Аську провожали в школу – принаряженная Любка и Иван в старом, тесноватом костюме и нелепых древних, давно вышедших из моды туфлях.
Аська держала их за руки: справа Иван, слева мать.
Кажется, все ощущали торжественность момента, даже Любка, равнодушная, почти ко всему безучастная.
Новая жизнь текла своим чередом, по вечерам они с Асей делали уроки, а после шли на море. Аська делилась школьными новостями, но замолкала, поймав его рассеянный взгляд – на берегу, и так не слишком разговорчивый, он предпочитал молчать.
Любка исправно ходила на работу и, кажется, успокоилась, как говорится, в бой не рвалась.
Стоял октябрь, теплый и невозможно красивый, расцвеченный красными и желтыми листьями каштанов и кленов, и воздух пах прелыми листьями и последними, отцветающими розами. Поселок опустел и, казалось, выдохнул, кончилась сезонная суета. Суматоха, хлопоты и нервозность отходили прочь, до следующего сезона. А сейчас надо было приходить в себя, закатывать последние банки с помидорами и перцами, крутить компоты из поздних груш, сажать под зиму чеснок – начиналась привычная, размеренная и понятная жизнь.
Ночью мягко шелестел еще теплый ветерок и неспешно колыхалась легкая занавеска.
В ту ночь Иван долго не мог уснуть и, закинув руки за голову, впервые подумал, что хочет попробовать. Съездить в город, купить пластилин, мешок гипса, мастихины, стеки, троянки. Получится ли? Так хотелось взять мольберт, натянуть холст, растереть краски, открыть бутылку с олифой и втянуть ее забытый запах.
Удивительно – сколько лет не тянуло! Каляки-маляки, дурацкие афишки, транспаранты к праздникам, объявления и плакаты, вся эта чушь и нелепость были тут ни при чем.
«Завтра, подумал он, завтра». Он повернулся к стене, закрыл глаза и попытался уснуть. Почти уснул, как вдруг услышал скрип двери. Все сразу понял и замер, боясь задышать.
Чуть скрипнул пол, потянуло сладким запахом духов, и Любка вошла, присела на край кровати.
Он повернулся к ней и посмотрел ей в глаза.
– Не прогонишь, как в прошлый раз? – хрипло спросила она.
– Нет, Люба, не прогоню. Слишком долго я этого ждал.
Она скинула халат и осторожно прилегла с краю.
Он почувствовал тепло ее тела, запах ее кожи и волос и прижался к ее плечу.
Резко развернувшись к нему всем телом, она склонилась над его лицом и жарко зашептала:
– А что же не пришел, дурачок? Я же тоже… ждала! Как же я тебя ждала! – простонала она. – Ждала и боялась, вдруг опять прогонишь? Второго раза я бы точно не пережила.
На его лицо падали тяжелые теплые слезы.
Он крепко, до боли, обнял ее и, зарывшись в ее густые волосы, простонал:
– Сколько же времени мы потеряли! Господи, сколько же времени! Какой же я идиот! Прости меня, Люба. Прости.
* * *
И все-таки их отношения были странными. Во-первых, Любка упорно скрывала их от дочки. Иван вопросов не задавал, ей виднее, она мать. Но девочка, кажется, обо всем догадывалась. В глазах ее застыла надежда и тревога, но Ася молчала. А во-вторых… Во-вторых, ничего, ровным счетом ничего не изменилось, все было как прежде.
Любка приходила каждую ночь. Он ждал, прислушиваясь к ее осторожным шагам. Чувствовал, что это была не только страсть, но и отчаяние, и благодарность. Любка шептала ему такие слова, что ему становилось неловко.
– Спасибо? Господи, да за что? Люба, что ты! О чем?
«Недолюбленная, – думал он. – Какая же она недолюбленная! Разве может женщина благодарить за это?» Уходила Любка под утро, когда за окном занимался рассвет. А Иван долго не мог уснуть, ворочался, курил у окна и думал. О чем? Обо всем. Он вспоминал свою прежнюю жизнь, бабку и деда, отца и мать, Ленку и ее семью. Машу, Алену и, конечно, Илью.
Он думал о том, что Любка, странная, чужая, малопонятная, – совсем не его женщина. Да в прежние бы времена! Да что там. Еще совсем недавно он относился к ней с брезгливостью и даже с презрением. А сейчас… Сейчас ему с ней хорошо. Он думал о них, своих женщинах, о Любке и Асе, и его сердце затапливали нежность и почему-то печаль. Еще он размышлял о странных коллизиях, которые случились в его жизни, о маленьком, невзрачном поселке у теплого и мелкого Азовского моря, где, кажется, он, сам не ожидая, все же нашел свой дом.
