Той ночью она впервые спокойно и безмятежно спала. Ей впервые стало чуть легче.
С той черной, громыхающей разрядами ночи Любка начала пить.
– Ну и пошло-поехало, – усмехнулась она. – А чего мне было терять?
Если прежде, после того как Сергея не стало, ей просто не хотелось жить, то теперь хотелось расправиться с этой жизнью. Наплевать ей в лицо, густо харкнуть и выкрикнуть проклятия:
– Ты со мной так, так и я с тобой так же!
Поварихи жалели «бедную девку», прикрывали ее как могли, старались оттянуть от бутылки, прятали спиртное и даже свернули свои вечерние посиделки. Куда там! Любка пила.
Терпение заведующей кончилось, и Любку из столовки погнали.
Куда деваться? В тот же вечер, на вокзале, где она притулилась, к ней подкатил местный бомбила – высоченный, килограммов в сто двадцать, бритый как шар местный «хозяин», Вовчик-череп. Он поехал с ней в какой-то занюханный бар на окраине города, напоил до полусмерти, а после отвез в полупустой дом на краю города.
Встретила их пожилая, увешанная ярким дутым золотом, сильно накрашенная женщина.
«Мамка, – догадалась пьяная Любка, – значит, сдал меня эта мразь».
Ну что ж – она даже не испугалась. Выходит, такая судьба. Ни во что хорошее Любка давно не верила.
Мамка, тетя Валя, как звали ее девочки, оказалась незлобной и нежадной – месяц впихивала в Любку жирную желтую сметану и сладкие булки – откармливала. Конечно, старалась не ради нее, а для себя.
Когда тощая Любка слегка отъелась, тетя Валя швырнула ей на кровать несколько блестящих платьев, туфли на каблуках, красное, в жестких кружевах белье и мешок с дешевой косметикой. Велела к восьми вечера «быть красулей».
Любка хмыкнула, отпихнула «подарки» ногой и показала мамке жирную фигу.
В тот же вечер их навестил Вовчик-череп. Швырнул Любку на кровать и изнасиловал ее. Мучил ее долго, несколько часов, ждал, пока она попросит пощады. Но Любка молчала. Закусив губы и чувствуя соленый вкус собственной крови, молчала.
Вовчик-череп наконец насытился и, подтягивая брюки, процедил:
– Ну? Поняла, чума? Урок усвоила? Теперь будешь паинькой, да?
Любка ничего не ответила.
Сбежала Любка от мамки через полтора года – чудом, помог водопроводчик, чинивший в ванной кран. Сбежала в том самом жутком люрексовом серебряном платье и в туфлях на шпильках. А больше ничего у нее и не было. Да и денег не было – только тоненькая золотая цепочка, подаренная добрым клиентом и, конечно, припрятанная от мамки.
Повезло – ее бегство обнаружили только к вечеру, когда она уже была далеко от города. Вообще ей тогда повезло – доковыляв кое-как до дороги, она сбросила неудобные туфли и быстро поймала попутку.
Шофером оказался пожилой добрый дядька, поверивший ей сразу и пожалевший несчастную девку.
Остановились у придорожной харчевни, и дядя Юра, так звали шофера, накормил ее до отвала. А в поселковом магазине купил ей простое ситцевое платье и туфли на плоской подошве.
– Куда ты теперь? Может, домой?
Любка испугалась:
– Нет, домой не поеду, лучше сдохну, а не поеду. Не могу я там, понимаешь?
Дядя Юра вздохнул и завел мотор. Через полтора часа они съехали с шоссе и свернули на местную гравийную дорогу. Вдалеке показалась деревня.
Дядя Юра затормозил у маленького аккуратного домика под синей крышей.
– Выходи, – бросил он.
Растерянно оглядываясь, Любка выбралась из машины.
– Сестра здесь моя проживает, – объяснил дядя Юра, – Мария. Пока у нее перекантуешься. А там видно будет.
На крыльцо вышла немолодая высокая женщина с красивым, иконописным, строгим лицом, в темной косынке, завязанной по самые брови. Увидев брата, радостно улыбнулась. Потом глянула на Любку и нахмурила брови: «А это что за подарок?» – читалось в ее взгляде.
Любка опустила глаза.
Что там нашептал сестре дядя Юра, ей было неведомо, но Мария ее приняла.
Выделила маленькую комнатку, дала постельное белье и ночную рубашку. Любка тут же легла на кровать и уснула – слишком много событий.
Когда уехал дядя Юра, она и не слышала – спала долго и крепко, как спят только в детстве. Проснулась, когда за окном было темно, и не сразу поняла, где она.
Потом осторожно вышла. Мария сидела у телевизора.
– Выспалась? – повернулась она к нежданной гостье.
Смущенная Любка кивнула.
– Ну, давай вечерять. – Хозяйка медленно поднялась со стула.
Мария достала банку молока и миску с еще теплыми блинами.
Любка ела жадно, словно не видела еды несколько дней. Молоко текло по подбородку, и она смущенно, наспех отирала его ладонью. Мария смотрела на нее с жалостью и протянула ей чистую тряпицу, чтобы обтереть лицо и руки.
Так началась их совместная жизнь. Мария была женщиной строгой и неразговорчивой, вопросов Любке не задавала и дел ей не назначала. Любка сама подметала двор, мыла посуду, стирала в жестяном корыте белье. Помогала и в огороде. Она почти успокоилась, с благодарностью и уважением смотрела на Марию и понемногу оттаивала душой.
Спустя полгода в село приехал Андрей, сын Марии. Приехал в отпуск, чтобы помочь матери по хозяйству – наступил октябрь, пора было копать картошку.
Андрей жил в городе, работал на заводе, был женат, у него росла дочь. Положительным, непьющим сыном Мария гордилась.
В том октябре у Андрея и Любки случился короткий, но бурный роман. Всего-то две недели, но как закружило! Встречались они ночью на сеновале, убедившись, что Мария уснула. Она, намаявшись за день, спала по-крестьянски крепко. Три часа на чердаке бушевали страсти. Андрей зажимал Любке рот – не дай бог, мать услышит!
Когда начинало светать, пошатываясь, Любка осторожно пробиралась к себе и падала замертво на кровать.
Перед отъездом Андрей снес в погреб последние мешки с картошкой, подправил забор и засобирался в город.
В их последнюю ночь Любка спросила:
– А что дальше, Андрюша?
Он удивился:
– А что дальше, Любка? Дальше – дом и работа. Семья. Короче, дальше – тишина, Любань! – Он засмеялся, довольный своей остротой. – А ты как хотела?
Но Любке смешно не было. Ее словно столкнули на обочину. Попользовались, и хорош, знай свое место. Там, в городе, жена и ребенок. А здесь… Здесь шалые ночи, закусанные до крови губы, приглушенные вскрики и, как оказалось, больше ничего. Ничего.
Андрей уехал, а через три недели Любка поняла, что залетела. Вскоре и Мария заподозрила что-то неладное. Разговаривать с жиличкой перестала, смотреть на нее не смотрела и за стол с ней не садилась.
