Афинянин ехал рядом с Алорко, высказывая ему ужас, вызванный варварскими и воинственными обычаями кельтиберийцев. Так как он не понимал их языка, то воины без тревоги увидели его появление на совете рядом с новым начальником.
Колдун при почтительном молчании воинов сказал длинную речь, обращаясь к Алорко. Актеон понял, что он отдавал отчет о событиях, происшедших в племени за несколько дней до прибытия нового короля, — о собраниях дружественных племен и нескольких удачных набегах, произведенных наиболее смелыми.
Он увидел, что по лицу Алорко пробежала легкая тень, как будто ему говорили о чем-то тяжелом, что шло вразрез с его взглядами. Воины смотрели на него пристально, и в глазах их читалось соглашение и одобрение всему, что говорил старик. Алорко овладел собой, внимательно выслушал колдуна и, когда тот кончил, после продолжительного молчания, сказал несколько слов и головой сделал знак согласия.
Присутствующие встретили восторженными криками согласие своего вождя и быстро вышли из дома, будто спеша сообщить весть всем бывшим вне его.
Когда грек остался один с кельтиберийцем, последний сказал грустно:
— Актеон, завтра я выступаю в поход со своим народом. Я становлюсь предводителем своего племени. Оно желает, чтобы я вел его на битву.
— Могу я сопровождать тебя?
— Нет. Я не знаю, куда мы отправимся. У моего отца был могущественный союзник, которого не могу назвать тебе, и он зовет меня, не говоря куда. Все племя с нетерпением ждет этого похода.
И после долгого молчания Алорко прибавил:
— Ты можешь оставаться здесь сколько хочешь времени. Мои братья будут повиноваться тебе, как бы ты был сам Алорко.
— Нет, мне нечего делать здесь, когда тебя не будет. В один день я увидел достаточно, чтобы узнать кельтиберийцев. Я вернусь в Сагунт.
— Счастлив ты, что можешь вернуться к греческой жизни, к пирам Сонники и к мирной жизни этих купцов, что тебя ничто не смущает и ты можешь вернуться туда другом!
Оба долго молчали, как будто обоим в голову пришли мрачные мысли.
— Ты вернешься из своего похода отягощенный богатствами и приедешь в Сагунт весело проживать их, — сказал грек.
— Кто знает, — проговорил Алорко. — У меня есть предчувствие, что нам уже не увидеться с тобой, Актеон. Если мы увидимся, мы проклянем богов, и потому лучше, если не увидимся…
Они больше ничего не прибавили, как бы боясь высказать свои мысли.
Грек и кельтибериец обнялись и затем, в знак высшей нежности и братской дружбы, поцеловали друг друга в глаза.
V
Набег
Красавица Сонника думала, что навеки потеряла Актеона. Она считала внезапный отъезд за каприз непостоянного афинянина — вечного странника, побуждаемого жаждой видеть новые страны. Одни боги могли знать, куда направилась эта перелетная птица после своего посещения Кельтиберии! Теперь он уехал с Алорко; станет воевать вместе с этими варварами, и они, покоренные его образованием и ловкостью, кончат тем, что провозгласят его королем.
Сонника полагала, что афинянин никогда уже не вернется, что короткая весна ее любви походила на мимолетное счастье женщины, полюбившейся богам, ради которых они спускались на землю. Она, относившаяся так хладнокровно и насмешливо к чувству, проводила целые дни плача на постели или как тень бродила ночью по большому саду, подолгу оставаясь в гроте, где в первый раз под рукой грека упал пояс ее туники. Рабы трепетали перед изменчивостью ее настроения: она то жаловалась, как девочка, то вдруг, во внезапной вспышке жестокости, наказывала всех. И вдруг, в одно прекрасное утро, перед загородным домом явился грек на взмыленной, запыленной лошади. Он отпустил варваров свирепого вида, сопровождавших его, и с распростертыми объятиями бросился навстречу дрожавшей Соннике. Все огромное имение как бы ожило: хозяйка улыбалась, сад казался красивее, перья редких птиц на террасе сверкали ярче, веселее звучали флейты флейтисток, и рабы, не боясь наказания, имели вид более покорный; даже воздух стал как будто мягче и небо чище…
Загородный дом Сонники снова зажил своей веселой жизнью, точно хозяйка его воскресла. По вечерам происходили пиры в обширном триклиниуме. Сонника приглашала своих изящных молодых друзей, и даже для Евфобия оказывалось место за столом, и бедному философу не приходилось предварительно считаться с палками рабов.
Сонника улыбалась, обнимая Актеона, и слушала его голос, как приятную музыку. Гости просили его рассказать о его путешествии в Кельтиберию, дивилась обычаям племен, над которыми царствовал Алорко. Паразит Евфобий не скрывал своего удовольствия, что имеет столь могущественного друга, и говорил о своем намерении отправиться к нему на некоторое время, чтобы пожить без забот, не нищенствовать и не питаться подаяниями сагунтинских купцов.
Для афинянина снова вернулась весна любви. Он проводил дни на даче у Сонники, одетой, как обыкновенно, в шерстяную ткань ярких цветов, а полировку его тела производили ее рабыни. При наступлении сумерек Сонника шла с ним в сад, и ночь застигала их в гроте, тесно обнявшихся, прислушивающихся, как к сладкой однообразной мелодии, к песне струи, падавшей в алебастровую чашу.
Иногда, по утрам, Актеон отправлялся в город пройтись под портиками Форума, прислушиваясь к новостям с любопытством грека, привыкшего к сплетням Агоры. Он замечал необычайное волнение на большой сагунтинской площади. Праздные люди говорили о войне; наиболее воинственные граждане вспоминали о своих подвигах в последнем походе против турдетанцев, конечно, преувеличивая свою храбрость, а спокойные купцы покидали свои лавки, чтобы собрать сведения, и встречали жестом отчаяния известие о возможности близкой войны. Проходя по Сагунту, Актеон видел, что рабы исправляли еще не совсем развалившиеся места вековых стен и заделывали трещины, образовавшиеся в крепкой ограде в продолжение долголетнего мира.
Мопсо-стрелок сообщал Актеону о совещаниях, происходивших между старейшинами. Ганнибал прислал к ним комиссара с требованием возвратить турдетанцам земли и добычу, отнятые у них в последнюю войну. Африканец держался с нестерпимым высокомерием, а Сагунтинская республика отнеслась к нему презрительно и наотрез отказалась исполнить его требования. Сагунт мог повиноваться только своему сильному союзнику — Риму, и, уверенная в его покровительстве, Кельтиберийская республика относилась равнодушно к угрозам карфагенян. Однако, несмотря на это, так как война казалась неизбежной и все боялись молодости и смелости Ганнибала, двое сенаторов сели на корабль в порту Сагунта и отправились к берегам Италии, чтобы сообщить о происшедшем и просить покровительства римского сената.
Подобные слухи ходили в народе на Форуме, и толпа смеялась над Ганнибалом, как над заносчивым юношей, которого надо проучить. Пусть он пожалует в Сагунт когда угодно! Карфагеняне — сицилийские изгнанники, основавшие новый город после своего изгнания римлянами из Великой Греции. Хотя они и одерживали после того победы в Иберии, но то были победы над варварскими племенами, незнакомыми с военным искусством и сделавшимися жертвами их хитрости. Нападая на Сагунт, они встретят врага, достойного себя, за спиной которого будет стоять Рим и уничтожит их.
