Тогдашние хорошие люди нередко прощали кающихся врагов, даже сближались с ними вплоть до дружбы, если устранялась причина вражды, но ни один из них не додумался бы до идеи прощения врагов, до идеи молитвы за ненавидящих и обидевших. Язычеству Греции и Рима, несмотря на его сравнительную с другими религиями мягкость, гуманность, такая идея была совершенно чужда.
Поэтому Эмилий с ненавистью обратился к Туллии, проклиная ее:
— Желаю, чтобы эхо стократно повторяло тебе каждый день мои стоны! Желаю, чтобы злые фурии отняли у тебя и аппетит и сон! Мой призрак, взвиваясь из бездны; куда меня кинут, не даст тебе покоя ни на минуту! Позавидуешь моей участи и сама кинешься в пропасть!
Отвернувшись, даже не кивнув Арне, не взглянув на нее, он ушел в лес с Брутом и рабом его.
Тарквинию успело нестерпимо наскучить все происходившее пред ним. Деспотизм жены томил его, как тяжкий камень на шее. Обрадовавшись окончанию процедуры ее суда над сыном Турна, о вине которого он даже не полюбопытствовал узнать, старый властелин поднялся с кресла и заторопился на охоту, приказывая ловчим трубить сбор и досадуя, что он из-за сивиллы и дочери сегодня промешкал — солнце уж высоко, к полудню успеют убить очень мало дичи.
Сыновья его делали в это время насмешливые замечания, что разбитый подагрой и хирагрой Тарквиний, как было и все эти дни, только станет тешиться мыслью, будто он охотится, но на самом деле не только в какую-нибудь юркую пташку, но даже в неповоротливого кабана или сонную днем сову не попадет.
Глава X
Чары сивиллы
Положение осужденного было безвыходное. Помочь, казалось, было ничем нельзя. Брут дал волю горьким слезам; Эмилий же, напротив, держался спокойно, и Брут увидел в нем достойного сына Турна.
Идти пришлось недалеко, но страшный овраг находился в густой чаще. Проклятое место, которое гуляющие не посещали, а казнить там никого давно уже не осуждали, оно заросло и стало почти непроходимым.
Раб должен был прорубать секирой дорогу идущим.
— Отец мой, — сказал Эмилий, — когда волшебница обняла меня, обрекая этим на смерть, мне показалось, будто ее рука чрезвычайно похожа на… даже рубец от пореза… но нет, нет… я не должен это говорить! Это священная жрица, ее нельзя сравнивать со смертными, даже с умершими. Я понял: милая тень в этом сходстве явилась мне с призывом в иной мир.
— Чья тень, сын мой? — спросил Брут.
— Сестры моей Ютурны. Я все время видел ее в образе сивиллы, если бы не седина, не морщины…
— Странное совпадение! И мне показалось то же самое… хвала богам!.. Это показывает, что тень погибшей сестры покровительствует тебе. Скройся, Эмилий, здесь! Вот захваченная нами пища, вот кошелек с деньгами… Живи в лесу, пока не минует опасность. Сюда никто не ходит, если тебя увидят — убегут, как от привидения. Я стану навещать тебя, снабжать всем нужным, открою это и Валерию.
— Ах, отец мой! К чему мне жить?! Путь моей жизни усеян лишь терниями горя. Я не хочу жить. Любимая мной женщина страдает в неволе у мачехи и мужа, навязанного и противного ей. Арета скоро умрет, а я останусь влачить мое горе? Нет, нет, долой это бремя печали… я покоряюсь моему ужасному року. Прощай, отец мой! Ты не желаешь казнить меня… я брошусь сам! Прими меня, сокрой навеки в твоих пучинах, губительный водопад!..
Подбежав к краю оврага, Эмилий хотел броситься в него, но Брут успел схватить его за руку и стал говорить уже не грустно или ласково, а сурово и укоризненно:
— Стой, несчастный, малодушный юноша! Повелеваю тебе властью старшего как твой опекун, по закону имеющий все права отца над тобой с детства, когда ты осиротел! Остановись, не смей поступать вопреки воле старшего! Какую смерть ты вздумал избрать себе для завершения жизни, которая еще может стать долгой, хорошей, даже славной? Смерть за женщину!.. Ты — римлянин… Стыдись! Ты не робел, не смутился, не плакал в минуты произнесения приговора, сознавая свою правоту перед тиранкой, казнящей за изломанную кость жареной курицы! Ты отказался от бегства в изгнание, считая это постыдным! Эмилий, одумайся! Разбери спокойно все, что говорю тебе, взвесь слова мои! Я только что стал надеяться получить от судьбы то, чего она мне доселе не давала, стал надеяться иметь в тебе сына ласкового и почтительного — взамен моих грубых, испорченных сыновей. Неужели я все это опять потеряю? Эмилий, где же твоя благодарность, преданность, в какой ты уверял меня? Отца на женщину ты хочешь променять, хочешь покинуть, оттолкнуть меня…
Неизвестно, чем могли кончиться эти увещевания, потому что их прервали. Эмилий и Брут услышали певучий речитатив сивиллы и увидели ее.
Волшебница появилась за водопадом на выступе скалы и начала вещать:
За вами сивиллу послал Аполлон,
Да будет Эмилий тут вами казнен!..
Обернувшись в другую сторону, она стала звать:
О горные духи! Сюда вас зову —
Не будьте вы глухи к веленьям сивиллы;
На свет из могилы летите скорее
К глубокому рву!..
Она размахивала волшебным жезлом, и по этому сигналу из разных мест ущелья выступили несколько человек в странных костюмах, которые тогдашние люди могли считать за атрибуты сильванов, фавнов, мертвецов, козлоногих сатиров.
Эти прислужники знаменитой чародейки ответили ей тоже нараспев хором:
Мы здесь! Человека готовы спасти
Иль душу его, исторгнув из тела,
В пределы Аида вести.
Что нам повелишь?
Веленьям сивиллы покорны все силы,
Когда заклинаньем ты нас покоришь.
Виндиций, раб Брута, от ужаса упал на землю, закрыв руками глаза и крича диким голосом:
— Я вижу духов! Стынет кровь моя! Боюсь!.. Господин!.. Ах!..
Но Эмилий не сробел и тут.
— Решайте скорее мою участь, — сказал он, — я смерти не боюсь. Прощай, отец мой!.. Я говорил, что сами боги желают этого. Врата Аида распахнулись предо мной, спастись надежды нет, если бы я и хотел.
— О рок, беспощадный гонитель! — вскричал Брут, залившись слезами. — Когда ж ты прекратишь вереницу моих преступлений и бед? Я должен своей рукой казнить сына Турна… Нет, не могу!
Сивилла заговорила с ним:
Клянися Зевеса стрелой громовой,
Когда ты из леса вернешься домой!
Не будет доступна всем тайна твоя,
Не будут преступны и клятвы слова.
Сивилле несите скорее дары!
Она вам защита до лучшей поры.
Хор прислужников дружно подхватил и прогудел последние слова повелительницы:
Сивилле несите скорее дары!
Она вам защита до лучшей поры.
Они перебрались через поток по им одним знакомым местам его, где их чуть не сшибло с ног стремниной воды, взобрались, схватили данный им кошелек и столкнули Эмилия в пропасть с такой быстротой, что Брут ничего не успел сообразить — ни дать согласия, ни воспрепятствовать этому. Но потом, наклонившись вслед за упавшим, он стал звать раба:
