Фульвия позвала рабынь, стоявших поодаль. Они отвязали священную лиру Арны и под ее аккомпанемент стали напевать куплеты разговора солистки с хором.
Я люблю его, как весенний день;
Я люблю его, как луч солнечный.
Но твою весну хмурой осенью
Заменил злой рок;
Твое солнышко черной тучею
Заслонил от глаз.
Не слыхать тебе пенья пташечек;
Не свивать венков из весенних роз;
Не видать тебе друга милого.
Дорог милый мне, как царю венец,
Как невольнице воля сладкая,
Невозвратная.
Слит венец тебе не из золота —
Думой горестной твою голову
Увенчал злой рок.
Уж не знать тебе вольной волюшки;
Не порвать тебе цепь тяжелую
Горя лютого.
Что бы ни было в жизни горестной,
Поклялась я быть другу верною.
Сгинул милый твой; больше нет его;
Без вины казнен смертью лютою.
Но ничто навек не разлучит нас;
Даже смерть сама не властна любовь
Охладить к нему; будет все любить
Друга милого сердце верное
За могилою.
Под эту песню Арна задремала, прислонившись головой к плечу обнимавшей ее Фульвии. Рабыни ушли. Через некоторое время Арна очнулась, огляделась в предрассветный сумрак, потом вдруг вскочила с лавочки и заговорила, указывая в одну из дверей беседки:
— Видение… вон там, гляди! Я вижу Эмилия, он с нами…
Фульвия тоже увидела высокую белую фигуру. Знакомый им обеим голос, полный тоски и любви, позвал:
— Арета!..
Дочь Тарквиния порывисто бросилась с тихим криком, не разбирая, живой это Эмилий или его тень.
Глава XVII
Вернувшийся из Аида
Юноша прижал к сердцу подругу детства, усадил на скамью и сел рядом.
Арна ничего не могла говорить. Она ласкала его темно-русые кудри, с невыразимой любовью глядела в его добрые глаза, пожимала могучие руки. Они оба плакали в порыве восторга, забыв Фульвию.
Отойдя от счастливой четы, молодая римлянка также плакала, одинокая, забытая, но счастливая счастьем любимых людей.
— Я жив, я жив, Арета, успокойся! — говорил юноша, лаская любимую женщину. — Я все твои оковы разорву. Моя… моя навеки ты отныне.
— Ах, друг мой! — ответила она. — В сто раз приятнее мне было бы жить в хижине с тобой, чем изнывать в этрусском чертоге сурового Мамилия, немилого мне и не любящего меня, Эмилий…
— Эмилий казнен, — возразил он, — не называй меня так. Фамильное имя моего отца Турна было Гердоний, но он уже имел двух сыновей, когда родился я. Римский патрициат считает многочадие неприличным, и больше двух сыновей или дочерей знатные не оставляют. Поэтому меня усыновил дед, отец матери, и по нем я был Эмилием. Когда я умер, но подземные боги возвратили мою душу на землю…
Возвращенный к жизни юноша вкратце рассказал любимой женщине о своих приключениях. Арна слушала с глубоким вниманием, радуясь, что его сестра Ютурна, спасенная сивиллой, стала служить ей заместительницей, «тенью», в тех случаях, когда старухе не под силу идти далеко или выполнять какое-нибудь сложное гадание вроде показывания загробного мира.
Ютурна и теперь в Риме, привезла Эмилия из Греции вместе с Виргинием Руфом и его другом Арпином, за которого давно вышла замуж.
— Арета, — заключил он свое повествование, — мы больше не расстанемся. Бросим все, бежим в Афины, в Египет, куда тебе угодно… Или укроемся до лучших времен в Италии, у самнитов, где живут родные мужа моей сестры, где дожил свой век спокойно и мой дед-изгнанник Эмилий Скавр.
— Друг мой, — возразила Арна с грустью, — зачем и куда бежать мне теперь, когда моя душа скоро покинет тело? Смерть в груди моей.
— Ты не умрешь, Арета! — вскричал он в отчаянии. — Ты не умрешь! Мы отвезем тебя в Кумский грот — сивилла все недуги исцеляет.
— Слишком поздно!.. Ничто не спасет от смерти, когда уж нет могучей силы жизни. Как зовут тебя теперь?
— Брут усыновил меня, и теперь я Юний Гердоний Сильвий в память казни в лесу.
— Пусть другие люди так тебя называют, но ты зовешь меня по-прежнему Аретой… Так и ты для меня останешься Эмилием, как прежде. Если по-прежнему мои желания — закон для тебя.
— И ты можешь сомневаться!.. Умрем вместе… Ты это хочешь?..
— Нет, Эмилий. Фульвия, где же ты?
— Я здесь, моя дорогая, — отозвалась римлянка, — я отошла, чтоб не мешать вашему счастью.
— Поди сюда! — И она обратилась к другу. — Вот девушка, достойная, Эмилий, быть твоей женой. Она со мной оплакала час гибели твоей. Возьми ее! Прими из рук моих, как мой последний дар. Она любит тебя, таит любовь в своем чистом, скромном сердце. Возьми Фульвию, Эмилий, и с нею вместе посещай мой мавзолей.
Арна взяла правые руки Эмилия и Фульвии, соединила их и продолжила:
— Вот наконец я счастье узнала! Изведала его, хоть в час моей кончины! Со мной здесь мой друг и верная, любимая подруга. Я счастлива, и вы будьте счастливы, друзья мои, невеста и жених. Просьбы умирающих священны, вы не откажетесь исполнить их. Ты, Фульвия, слова обрядов брачных скажи сейчас…
— Где ты, мой Кай, там и я, твоя Кая, — произнесла Фульвия, зардевшись ярким румянцем счастья.
— Но что это за звуки? — воскликнула Арна, встрепенувшись, как вспыхивает в последний раз, перед тем как угаснуть, догоревший светоч. — Слушайте!.. слушайте!..
Эмилий и Фульвия увидели, что вдали, за невысокой оградой сада, по Тибру несется богато убранная лодка, в которой сидит сивилла Ютурна, заместительница, «тень» знаменитой волшебницы Кумского грота, окруженная вооруженными людьми — пособниками ее дела мести за отца и братьев. Среди них были жрецы Евлогий Прим и брат его Евлалий и вернувшиеся проскрипты Тарквиния, — Виргиний Руф и друг его, муж Ютурны, Эмилий Арпин, их жены и взрослые старшие дети.
Они пели заунывно, протяжно, и каждое их слово доходило в сад:
Полночные звезды горят в вышине,
Огнем отражаясь в игривой волне,
Но взглянет Аврора — настанет рассвет,
Они исчезают… погасли… их нет.
Так память о милом в полночной тиши
Встает перед взором несчастной души.
Нам снится, что милый пришел к нам… он здесь…
Но утро настанет — и призрак исчез.
Нас горе разлуки терзает сильней;
Разбитому сердцу еще тяжелей.
О люди!.. блаженство любви есть цветок,
Прелестный и нежный, растущий открыто,
Без всякой защиты… сорвали — поблек!..
Сорвали, — поблек!..
Эхо повторило припев, донесшийся с уплывающей лодки:
