Но вернемся в XVII век. Вне зависимости от того, сколько цветов считаются базовыми, три или пять, в их число обязательно входят красный, синий и желтый. А вот зеленый, который большинство художников и красильщиков теперь получают путем смешивания синего и желтого, превратился во "второстепенный" цвет (термин "дополнительный цвет" появится только в XIX веке), такой же как фиолетовый и оранжевый. Это уже нечто совершенно новое. Какие бы схемы или диаграммы ни предлагались прежде для систематизации цветов, зеленый всегда присутствовал в них на тех же правах, что и красный, желтый и синий. И такой порядок действовал во всех областях жизни, связанных с цветом. Ирландский исследователь Роберт Бойль (1627–1691), химик с многосторонними интересами, в своем трактате о цветах "Experiments and Considerations Touching Colours" ("Опыты и соображения касательно цветов"), вышедшем в 1664 году, высказывается о новой классификации очень ясно и четко:
Существует очень небольшое число простых или "первозданных" цветов, каковые в разнообразных сочетаниях некоторым образом производят все остальные. Ибо несмотря на то что живописцы могут воссоздавать оттенки — но не всегда красоту — бесчисленных цветов, которые встречаются в природе, я не думаю, что для выявления этого необычайного разнообразия им могут понадобиться иные цвета, кроме белого, черного, красного, синего и желтого. Этих пяти цветов, различным образом соединенных — а также, если можно так выразиться, разъединенных, — вполне достаточно, чтобы создать большое количество других, настолько большое, что люди, незнакомые с палитрами художников, даже не могут себе этого представить
[189].
В этом новом разделении цветов на базовые и второстепенные красный сохранит за собой ведущую роль. Но через два года все изменится: в 1666 году Исаак Ньютон открывает спектр, который по сей день остается научной основой для всех наших классификаций цветов. Как полагает Ньютон, цвета представляют собой "объективное" явление; надо оставить в стороне вопросы о нашем видении цвета (поскольку они тесно связаны со зрением, которому, по его мнению, "не стоит доверять") и восприятии (которое находится в слишком большой зависимости от различных культурных контекстов) и сосредоточиться исключительно на проблемах физики. Так он и поступает: начинает наблюдать за прохождением света через стеклянные призмы. Опыты с призмами давно известны, только он проводит их по-своему. Молодой английский ученый считает, что цвет — не что иное, как свет, который, распространяясь и встречая на своем пути предметы, претерпевает различные физические изменения, которые нужно отмечать, определять и измерять. После многочисленных опытов он обнаруживает, что белый солнечный свет, проходя через призму, не ослабевает и не тускнеет, но превращается в разноцветное пятно продолговатой формы, внутри которого распадается на несколько разноцветных лучей неравной длины. Эти лучи формируют некую хроматическую последовательность, всегда одну и ту же — фиолетовый, синий, зеленый, желтый, оранжевый, красный. Вначале Ньютон выделяет только шесть лучей, но впоследствии добавляет к ним седьмой. Отныне свет и цвета, которые в нем заключены, можно будет распознавать и воспроизводить, укрощать и измерять
[190].
Открытия Ньютона стали поворотным моментом не только в истории цветов, но и в истории науки в целом. Однако они получили признание далеко не сразу. И прежде всего потому, что сам ученый хранил их в секрете шесть лет и лишь потом предал гласности, но постепенно, в несколько этапов, начиная с 1672 года. Только в его суммарном труде по оптике, опубликованном на английском языке в 1704 году и переведенном на латинский три года спустя
[191], научный мир смог, наконец, полностью ознакомиться с его теориями о свете и цветах. Было одно обстоятельство, которое вредило популярности его открытий и в течение десятков лет приводило к досадным недоразумениям: он пользовался профессиональной терминологией живописцев, но при этом рассуждал, как физик, давая словам другой смысл. Например, определение "первичные цвета" (primary, primitive) имело для него особый смысл и подразумевало не только три цвета — красный, синий и желтый, как в профессиональном языке художников второй половины XVII века. В результате — путаница и неверное прочтение; так было в XVII веке и все еще продолжалось в XVIII: подтверждение можно найти в трактате Гёте "К теории цвета", написанном столетие спустя. То, что красный, вместо своего привычного места в центре цветовой шкалы либо диаграммы, теперь находился на краю некоего континуума, образуемого различными лучами, вызвало недоумение у многих художников, а также у Гёте. Почему цвет, всегда считавшийся "главным", или "первичным", вдруг оказался на обочине? Неужели физика могла так радикально пересмотреть классификацию цветов? "Ньютон, конечно же, ошибся", — скажет Гёте.
Ткани и одежда
В XVII веке новые классификации в химии и физике превращают красный то в главный цвет, то в маргинальный; и такой неоднозначный статус красного — отголосок того, что происходит в повседневной жизни. В реальности красный повсюду сдает позиции, но в символике сохраняет весь свой потенциал и по-прежнему занимает господствующее положение.
Пожалуй, угасание интереса к красному нагляднее всего проявляется в таких областях, как одежда и домашняя обстановка. Тут сказалось влияние Реформации, которая сочла этот цвет слишком ярким, слишком роскошным, "бесчестным", как выразился Меланхтон. Истинный христианин должен его сторониться. Самое удивительное, что Контрреформация в данном случае частично заимствует у протестантов их моральные ценности. Когда дело касается убранства храма, культа, литургии, атрибутов праздника, изобразительного искусства, она занимает позицию, прямо противоположную хромофобии вождей протестантизма, и предается вакханалии сверкающих красок, наиболее ярким проявлением которой станет искусство барокко. Но когда речь идет о повседневной одежде и обыденной жизни, католическая Контрреформация словно подчиняется протестантскому диктату: цвета становятся темными, контрасты смягчаются, над всем властвуют черное, серое и коричневое; слишком ярким цветам, полихромии, золоту и золотистому объявлена война. Разумеется, следует различать простых смертных и представителей высших классов: одним положены тусклые цвета, другим яркие. Но даже у наиболее состоятельной буржуазии и аристократии отмечается огромная разница между будничной одеждой и нарядами, которые носят по праздничным и торжественным дням: в этих последних случаях идут в ход яркие, дорогие краски. Пышные празднества в Версале и при других дворах дают неверное представление о колорите Великого века. По правде говоря, это был очень темный век, как в хроматическом аспекте, так и в экономическом и социальном. Пожалуй, никогда еще европейцы не были так несчастны. Войны, голод, эпидемии, климатические аномалии, экономический и демографический кризис, чума и другие опустошительные эпидемии, постоянный страх и голод будут продолжаться в течение всего XVII столетия, а продолжительность жизни — неуклонно снижаться.
