– Далее, – продолжил Адам, – из Милана прислали поверенного, который сообщает, что французская армия соединилась со швейцарцами, а значит, венецианцы все-таки дали золота забияке Францу
[19]. Кстати, Венеция прислала пушек, полторы тысячи аркебузиров, две сотни копий кавалерии. И припас. Так вот, в Милане паника, всем ведь ясно, куда французы направятся в первую очередь после прошлогоднего конфуза
[20]. Срочно просят выступать. Умоляют помочь.
– Трусливые свиньи. Хэк! Передай поверенному, что раньше конца марта мы не выступим. Никак не возможно! Хэк! Во-первых, не вся артиллерия в сборе. Хэк! Во-вторых, испанцы с нами раньше не смогут встретиться. А воевать в одиночку с армадой, (ХЭК!) нашего Франца – слуга покорный! Хэк! А в третьих, четвертых и пятых соври что-нибудь поприличнее, как ты умеешь! Хэк! – Георг последний раз вонзил шпагу, после чего подошел к массивному резному шкапу, где имелся рукомойник и принялся поливать себе шею и лицо из бронзового с облезшей позолотой акваманила
[21] в форме дельфина.
– Все ясно, сделаем, – ответил молодой человек, сквозь медное журчанье воды и шумное пофыркивание своего шефа. – Но! Поверенный в лагере и вам, как это ни печально, придется с ним увидится. Прикажете присутствовать? Нет-нет, не получится, – отреагировал он на недовольный взгляд Фрундсберга через плечо, – поверенный имеет письма к самому кайзеру и будет его дожидаться, во что бы то ни стало. Значит, вам придется с ним переговорить, – сказал Адам, напирая на слово «придется», – деваться некуда.
– Точно так, некуда. Обложили, как чертова вепря, – побурчал недовольно полководец, который терпеть не мог чиновников и любые официальные переговоры.
– Кстати, насчет артиллерии. Вчера подтянулись последние два пушечных обоза. Все, больше не будет. Итого у нас двадцать три кулеврины, не считая мелочи. И еще испанцы приведут… никак не меньше дюжины стволов. Прилично. – сообщил Адам, подходя к пюпитру возле окна и выкладывая на него какие то бумаги и маленькую книжечку, которую достал из обширной поясной сумки с шелковыми помпонами по краям. Фрундсберг, тем временем уселся за письменным столом, вытирая свою обширную черную бороду льняным полотенцем с синей перуджианской вышивкой.
– Кой черт! «Прили-и-ично», – передразнил он своего секретаря и помощника и выбросил полотенце в угол, не забыв предварительно скомкать, что выдавало нараставшее раздражение, – у Франца будет не менее сорока пушек, да Венеция подсыплет с десяток… – видимо, это была его давняя головная боль. – Так, а какие приятные новости, столь чудесным утром?
– Не знаю, как насчет приятных, но вот интересная есть. Вы помните, с неделю назад вы принимали доклады ваших офицеров? По комплектации полков? – Адам говорил и делал пометки в бумагах, то и дело обмакивая гусиное перо в чернильницу. Фрундсберг помнил:
– А то как же! Когда эта рыжая скотина Дитрих, мать его, Бюлов заблевал мне всю лестницу? До сих пор воняет!
– Ну, – рассудительно протянул секретарь, оторвавшись от бумаг, – и угостили вы их изрядно… за добрую службу… и сами угостились… ну да дело не в этом, – и он поспешно перешел к сути, награжденный тяжелым начальственным взглядом:
– Гауптман Бемельберг докладывал о новобранце, который де очень здорово управляется с мечем, а в борьбе просто Гектор. Помните? – Георг не помнил, но не прерывал, посему Адам продолжил: Так вот, это был не пьяный треп Конрада, на который тот обычно горазд. Парень – настоящий клад. Точно говорю, сам видел. Со спадоном обращается, как жид с чужими деньгами. Десятифунтовый цвайхандершверт
[22] вертит как детскую рапиру. Школа, правда, о-о-о-очень редкая. Я такого не видел ни в Италии, ни в Англии, нигде вообще. И точно не германская. Но, несомненно, эффективная. Здоров и вынослив при этом, как испанский жеребец. Бился с пятью трабантами
[23] подряд. Чисто уложил всех. И даже не вспотел. Такого укола даже ваша милость не сумеет сделать. Я бы рекомендовал его вам. Пусть ваших парней натаскивает.
– Как зовут этот ваш клад? – поинтересовался Фрундсберг, казалось, весть о новом бойце его тронула сильнее чем итальянские дела и приезд императора вместе взятые. – Пауль Гульди, говоришь? Что-то припоминаю, Конрад трепался… думал цену набивает… Ладно! Решено! – и он повелительно помахал указательным и средним пальцами в воздухе, направив их на секретаря, – запиши и напомни мне посмотреть это чудо, а то я точно забуду. – Он помолчал, пожевал губами, потом решительно взгромоздил ноги на подоконник, откинулся на спинку кресла и проговорил:
– Займемся делами. Насчет пушек. Пиши! Его императорскому Величеству, Божьей Милостью и так далее, сам знаешь, Карлу V, или нет, к дьяволу… нет-нет, это не записывай! Так. Нам нужно еще три дюжины бочек с ядрами для полукулеврин, и порохового припаса к ним. Напиши еще, что недостает пеньковых канатов для обвязок. То, что прислали с предыдущим обозом – дерьмо и гниль. Так что, канаты нужны. Чем мы пушки таскать будем? Записал? Хорошо. Дальше напиши еще вот что: если коротко, то для похода нужна жратва и питье. Солонины бочек тридцать, а лучше сорок. И рыбы вяленной тридцать бочек. И вина не менее двух дюжин… и три дюжины пива. Тех запасов, что в наличии сейчас на все время не хватит. Если солдат не кормить, они буду кормить себя сами – это непреложный закон войны! Нам бы только до Италии добраться, а дальше сам знаешь, ха-ха-ха. Записал? Так. Нужен свинец для пуль. Пятого дня я проверял лично, свинца мало, а для мушкетов и аркебуз нужен свинец… что ты говоришь? Подвезли свинец? Тридцать пудов еще? Да, тогда, пожалуй, довольно… Запиши все, перебели, оформи, как положено и вечером ко мне на подпись. Потом разошлешь по адресатам. Вот еще. Напомни нашему уважаемому фельдцейхмейстеру, что до начала похода, он должен закупить запасных древок для пик и алебард. К тому, что есть уже нужно сто связок для пик и двести для алебард. Да не штук! А связок! И чтобы из доброго ясеня, хорошо высушенного. Или из вяза мелколиственного. Скажи, что лично проверю. Если проворуется – убью. Вот клянусь своей правой рукой. Заколю паразита. – Фрундсберг собрал все свое обличье в угрожающую гримасу и сделался страшен. Потом гневные морщины разгладились, он помолчал немного, видимо мучаясь какой-то мыслию, а когда чело его победительно просияло принятым решением, изрек:
– Чёрт, совсем не думается с утра. Вроде и поупражнялся, а вот не думается, и все тут, голова, как деревянная! Слушай… а давай выпьем? – Фрундсберг поймал полный укоризны взор Адама Райсснера и, даже, снизошел до оправданий. – Да не кисни ты, как старая бабка! В поход скоро, на войну, а война – кислых не уважает, не-е-ет! Война веселых уважает! Да не гляди ты, как девочка полонянка, ты мне так дырку проглядишь. Знаю, что утро! Я же не предлагаю нажраться до поросячьего визга. Только так… символически, здоровья для. – Тут опытный и веселый воин, видимо, стараясь не потерять уважение дамы Войны, вскочил и полез в шкап, плотоядно облизываясь и подмигнув Райсснеру, пожалуй, заговорщически подмигнув.
