Глава 4
В которой Пауль Гульди пробует крови первый раз
Война… Всю свою безусую юность я мечтал оказаться в армии, а значит, рано или поздно, на войне. И вот теперь я оказался в рядах наступающей армии. Ничего приятного, хотя, некоторое время все было тихо и мирно, насколько это вообще возможно. То есть, до поры, непосредственно меня никто не пытался убить. И мне никого убивать не приходилось.
Мечталось и грезилось, конечно, совсем о другом. Геройский подвиг, всеобщая любовь и уважение, отвага, самопожертвование, патриотизм и любовь к Родине, гражданский долг, стремительная атака – вот примерный список понятий, с которыми я ассоциировал это недоброе, гавкающее слово «война». Недоброго оказалось гораздо больше, чем я мог себе представить, при том, что я историк, хоть и недоучка, и много-много читал о настоящей войне.
Оно, конечно, представлял я себя совсем в другой армии, но, если быть честным с самим собой до конца… какая разница? Лететь в межзвездном мраке на огромном крейсере и гвоздить по мирным городам ничего не ожидающих планет ракетами с плазменными БЧ, или вот так пешком наматывать мили, и своими руками грабить и лишать жизни незнакомых и тебе ничего плохого не сделавших людей? Второе, по-моему, выходило честнее.
Что приятнее, или, лучше сказать, не так ужасно: гореть заживо в штурмовике с заклинившей катапультой, мечтая только о том, чтобы рванул маршевый реактор, положив конец боли и страху, или получить в живот полметра ржавого железа; дрожать от ужаса, вжавшись в землю, глядя как истребители заходят для атаки, чтобы пустить тебя в распыл вместе с тяжелым штурмовым скафандром зарядом позитронной антиматерии, или оказаться под копытами и жадными до крови копьями чужой конницы? Трудный выбор, в любом случае, не очень здорово. Прямо скажем – на любителя.
Если рассуждать с точки зрения этики, а последнее время я оказался весьма склонен к самокопанию, видимо, обстановка настраивала, моя война оказывалась… человечнее, что ли? Если так вообще можно сказать.
По крайней мере, никто из моих нынешних коллег не мог погубить нажатием кнопки несколько тысяч человек. А уж если припрет погубить кого, то жертве придется взглянуть в глаза, услышать последний её вздох и ощутить последний трепет уходящей жизни.
Такая перспектива заочно накладывала персональную ответственность за содеянное именно на тебя. Нельзя ведь сказать, что это не я убиваю, а алебарда, или, скажем, пика?
Хотя и здесь начали бурно цвести целые заросли прежде незнакомых для этого мира слепых орудий войны, вроде пушек и мушкетов. Когда-то мы тоже прошли этот путь, и, учитывая молодую свирепую страсть новой цивилизации, скоро, очень скоро, они улучшат их, усовершенствуют. А там, глядишь, выйдут и на межзвездные трассы.
Вот поэтому мудрые наши повелители и рассылали наблюдателей по планетам, погруженным в счастливые пучины архаики. Если отжать прекраснодушную розовую водичку из общих положений, делалось это для того, чтобы точно представлять, чего именно ждать от молодых дикарей, если они из этих пучин вынырнут.
Ведь для овладения космическими технологиями требуется смешной срок, а вот чтобы перестать быть дикарями, иногда и ста тысяч лет цивилизации недостаёт. Моя родина, во всяком случае, хоть и гордилась респектабельным донельзя обличием, но, говоря честно, была весьма беспокойным звездным соседом. В смысле, весьма далеким от счастливого созерцательного гомеостаза.
Вояки наши кичились постоянно обновляющимися коллекциями нашивок за боевые вылеты, штурмовые атаки и ранения. Откуда бы им взяться в мирном космосе? «Огневые» списки убыли личного состава никогда не отличались стабильностью, постоянно удручающе вырастая. А рейдеры дальней разведки рвали неподатливую материю пространства в самых отдаленных уголках галактики. Кто бы назвал наши рейдеры мирными кораблями? Ха-ха-ха, таких наивностей я не слыхал даже на Центральном Канале Государственного Вещания…
Кстати, интересно, местные, оказывается, уже дали название нашему общему космическому дому, понятия не имея, что говорят о галактике. Видимый в ясную ночь блестящий рукав огромного спиралевидного скопления звезд, на окраинах которого и ютилась эта неприметная планетка, здесь назывался Млечным Путём.
Метко.
В самом деле, мириады светил, лентой пересекавшие небосвод с заходом Солнца, здорово походили на разлитое неведомым шалуном молоко. Яркое, серебристо-белое молоко на чёрной скатерти небес.
Если бы они только знали, если бы могли хотя бы вообразить, как прекрасен и как грозен этот пейзаж, если прорвать жалкую кожуру атмосферы и уйти на пару миллионов километров от плоскости планетной системы?!
Тем не менее, звезды здесь любят. Они манят людей, которые мечтают летать, подобно птицам. Даже самые грубые и неотесанные солдафоны, с которыми я имею удовольствие общаться, нет-нет, да и поднимут глаза к небосводу. И во взгляде тогда нетрудно прочитать, что место этого курта-адольфа-генриха именно там. Среди звезд. А ведь симптом недвусмысленный. Надо бы не забыть записать в отчет.
Но что это я все о звездах, о галактике, о рейдерах наших доблестных? Они вона где! Высоко!
А я – простой солдат, и я здесь. Попираю задницей зеленую травку красивой и теплой итальянской земли. И мне очень хреново. Прямо таки словами не передать как. Аж душу выворачивает.
Содержимое желудка вывернуло немного раньше и тоже основательно. Я первый раз в жизни убил человека. Самым приземленным, честным, воспетым мною несколькими строками выше, самым, что ни на есть персональным способом. Со всей личной ответственностью. И ответственность эта меня беспощадно мучает. И будет мучить, наверное, всё отпущенной мне время… Дело в том, что я убил не просто человека. Я убил женщину. Зарезал. Так получилось. Я, можно сказать, вовсе и не виноват, но мне от этого не легче.
Случилось это так.
Мы попали в засаду в деревне, куда шли на постой. Мы – это рота Курта Вассера и рота полусписс
[26], которой командовал эльзасский дворянин Марк де ля Ги. Сто семнадцать человек ландскнехтов и шестьдесят пять – легкой конницы.
Эту страшную силу отрядили на разведку.
Чем мы и занимались на протяжении последних трех суток. Только разведкой. Мы никого не грабили, не насиловали женщин, не убивали крестьян, словом, по меркам армии на чужой земле, вели себя очень пристойно. Даже на постое за еду платили. По твердым ценам, которые, правда, устанавливали войсковые интенданты, то есть очень далекие от справедливых.
В основном местные были и этому несказанно рады, так как прекрасно знали, что мы могли бы делать и, что мы могли бы себе позволить. Они хорошо помнили бесконечные походы, прокатывавшиеся по этой измученной земле уже два поколения без перерыва. И хорошо представляли, на что способна наемная солдатня, которой давно не платили жалования, или, которой приказано устрашать население. Или не приказано. Достаточно молчаливого согласия начальства.
