А Рене уже вовсю мчался по зеленеющему майскому лугу, горяча коня шпорами. Дело было на охоте, мы травили кабана, и рыцарь опасался уступить добычу кому-либо. Адам проследил его путь смеющимися глазами и негромко сказал:
– Насколько я знаю, этому молодому охламону в обличье романтического рыцаря больше подходят немного другие вирши:
Не мудрено, что бедные мужья
Меня клянут. Признать я принужден:
Не получал еще отказов я
От самых добродетельных из донн.
Ревнивца склонен пожалеть я в чуже
Женой с другим делиться каково!
Но стоит мне раздеть жену его –
И сто обид я наношу ему же.
Муж разъярён. Да что поделать, друже!
По нраву мне такое баловство
Не упущу я с донной своего,
А та позор пусть выместит на муже!
[70]
Пока мы дружно хохотали, из лесу выскочил матерый секач, за которым бежали гончие, заливаясь лаем. Позади звенели дудки да рожки, и к обреченному зверю со всех сторон бросились охотники. Но Монмартен опередил всех, взяв кабана на острие меча, легко и изящно, как опытная вышивальщица мечет иглу в пяльцах.
Императорский турнир – это что-то. Под стенами Вены был выстроен настоящий городок из шатров, загородок, турнирных площадок, трибун и разнообразных декораций. Я там даже заблудился однажды. Конечно, по пьяному делу.
Не буду рассказывать, как мы там отдыхали. Не всё, по крайней мере, рассказ не о том ведь, а о том, как нас занесло в Альпы. Турнир же этот злосчастный напрямую с сей историей связан, так что придется немного здесь задержать ваше внимание, м.л.ч. (мой любезный читатель).
Квартировали мы в самой Вене от щедрот нашего обожаемого оберста Георга фон Фрундсберга.
Я и Адам манкировали всяческими скучными на наш взгляд церемониями, где «прекрасные дамы» осматривали гербы, герольдмейстеры проверяли родовитость участников и тому подобное. Надо сказать, что этот «увлекательный» процесс занял целый день! И это был второй день турнира, так как первый был посвящен вносу знамен и шествию участников.
Только грандиозные пиры каждый вечер заставляли мириться с докучливым церемониалом.
Фрундсберг непрерывно зевал и слал в королевский дворец письмо за письмом, которые выводил своим каллиграфическим почерком Адам. У меня рябило в глазах от всеобщего сверкания, от гербов и бейджей, золотых шелков, а в ушах не прекращался звон – эхо громких клятв, здравиц и тостов. Надо ли говорить, что Монмартен оказался в своей стихии и плавал в этом великолепии, как рыба в водах мирового океана?
– Друзья мои, – посетовал он в ответ на наши утомленные жалобы, – друзья, друзья… это разве церемониал? Настоящий блеск был когда-то при дворе герцогов Бургундии, сейчас вы видите только его жалкую тень.
– На том спасибо! – сказал недовольно Райнхард, – я кажется скоро с ума сойду от всего этого. «Шлем мессира де Мелюна, шлем сеньора де Бальбоа»… задница Райнхарда фон Матча… «не посрамил ли кто, не отзывался ли дурно о благородной даме, не опорочил ли?». Да если бы эти расфуфыренные бабы знали, что мы вытворяли всего три месяца назад, гы-гы-гы! Конечно опорочил, гы-гы-гы!!!
Мы хором оскалились самыми довольными улыбками.
– Помню, помню, как же, – включился в разговор я, – в Лоди славно погуляли. Эх, на месте суда прекрасных дам я бы тебя ни за что на пушечный выстрел не допустил бы до турнира!
– Это потому, что хреновая из тебя дама.
– Га-га-га!!! – заржали мои спутники, распугав голубей на улице. Дело было вечером, и мы чинно прогуливались по городу, тщетно пытаясь растрясти сытую одурь после кулинарных излишеств очередного пира.
– Я что-то упустил, Райнхард, ты заявился для завтрашних состязаний?
– Делать нечего. Кольца снимать, да по вертушке стучать. Пускай столичные дворянчики развлекаются. Я на копьях сражусь послезавтра, а потом и на двуручных мечах.
– А на секирах?
– Да хоть на поварешках. В пешем строю я никого не испугаюсь.
Переговариваясь таким образом, мы дошли до развилки, где нам предстояло расстаться. Монмартен подкрутил ухоженный ус выверенным движением руки, он вообще все делал выверено, такое впечатление, что репетировал перед зеркалом каждый шаг и каждый поворот головы.
– Ну что, любезные мои спутники, – молвил он, – до завтра? Погрузимся в целебный сон и отдых. Как там писал Петрарка?
Когда же вечер зажигает звезды
Кто в дом спешит, а кто –
Укрыться в чаще,
Что б отдохнуть хотя бы до рассвета
Мы попрощались, а Райнхард добавил:
– И будем молиться, чтобы не помереть ночью от вздутия живота, или непроходимости кишок, ха-ха-ха!
Долго ли, коротко ли, но долгожданное послезавтра наступило.
Отстояв заутренею в храме, многочисленные рыцари потянулись на ристалищное поле. Ну и мы с ними.
Фрундсберг недовольно ерзал на своем кресле в ложе почетных гостей и все время ворчал: к императору, де, не протолкнуться, на письма не отвечает, а дело стоит. Дело у него было важное, что и говорить.
Он планировал скорый поход на Рим, чтобы закрепить, значит, успех и не останавливаться на достигнутом. Надо сказать, что хоть Карла V и величали «императором», но юридически он таковым не являлся, оставаясь простым королем Германии, Испании и так далее. Короноваться священной короной Карла Великого он мог только в Риме.
Вот Фрундсберг и беспокоился, полагая, что с помазанием в Вечном Городе и войне конец.
Всё это мне неоднократно рассказывал всезнайка Адам.
Теперь, пользуясь паузой, я сидел и размышлял насколько оправданы чаяния нашего вождя. На турнирной площадке смотреть пока было не на что, вот я и занимал голову. Когда ваш покорный повествователь пришёл к неутешительному выводу, меня неожиданно отвлекли от грустных дум о большой политике:
– Позвольте полюбопытствовать, отчего монсеньер не готовиться к конным ристаньям? – я обернулся. Рядом стоял разодетый бургундский дворянин кто-то де ля какой-то сир де откуда-то. Совершенно вылетело из головы его полное поименование. Я вежливо приподнял седалище с кресла и ответил:
– Не вышел родом.
– Не наговаривайте на себя, право! Я видел ваш герб на представлении позавчера. Вы ведь, кажется, герр…
– Пауль Гульди. И герба моего вы не видели за неимением такового.
Кто-то де ля какой-то покраснел, пробормотал нечто извинительное и исчез. Вероятно, пошел готовиться к «ристаньям».
– Растешь, Пауль, – ехидно усмехнулся Фрундсберг и пребольно пихнул меня локтем в бок, – уже за вельможу принимают.
